Читать книгу - "Свента - Максим Александрович Осипов"

Он покивал:

– Если даже во Франции…

А что, я думаю иногда, меня самого тут удерживает? Привычка, инерция? Не только она. Понимание – по мелкой детали, короткому взгляду, реплике. Поманил официанта: молодой человек, можно курить на веранде? – на улице холодно.

Официант посмотрел на меня, помолчал:

– По правилам – нет.

Вот, Саша, тебе иллюстрация.

Саша кивнул:

– Иногда лучше не понимать.

Теперь – о том, как поступить со злодеями, – чудо вообще, что нашли. Я, конечно, за то, чтоб их посадить: если зачем-то нужны статьи уголовного кодекса про оскорбление чувств, разжигание и прочее, то для таких и нужны.

– За свастику, значит, сажать, а за “Цинандали” со Сталиным?

Какое еще “Цинандали”? Я не понял: он написал заявление?

– Написать-то я написал… – невнятный ответ.

Стал меня спрашивать, есть ли надежда на исправление в тюрьме, хоть какая-то. – А сам он как думает: если бить человека палкой по голове несколько лет подряд, то можно рассчитывать, что он поумнеет? Мы ведь догадываемся, что там творится – нас с детства готовили к лагерю, вовсе не пионерскому. Впрочем, и пионерский лагерь тоже готовил к концлагерю. Я потому и пошел в медицинский, что “врач – и в тюрьме врач”. Еще – на войне. Тюрьма и война – вот к чему нас готовили.

– И правильно делали, – вдруг сказал молодой официант, подавая мне новое пиво.

От изумления мне пришлось взять паузу, во время которой наш официант – то ли пьяный, то ли просто очень раскованный – удалился. Наглая его выходка как будто прошла мимо Сашиного внимания.

– Хотелось бы все же понять, что они из себя представляют.

Честное слово, ничего интересного. Трудное детство? – да, вероятно, не самое легкое. Я на таких насмотрелся, не только в Кащенко. Привыкли мы ощущать вину свою перед теми, кто нас темнее, необразованней, но надо и меру знать.

– А, предположим, в кино кто у них вызывает симпатию: светлые личности или такие же, как они?

Нет, в кино они сочувствуют кому следует. На то оно, милый мой, и кино.

– И еврею-аптекарю? И скрипачу?

Не настолько, Сашенька, не настолько. – Вот, удалось его чуточку развеселить.

Только какие они антисемиты? – фуфло. Тетя Наташа моя на фронте была медсестрой, рассказывала: привозят им раненого красноармейца, который не то что одной ногой уже на том свете – двумя. Но в сознании. Она приготовилась кровь перелить, иголки воткнула, себе и ему, он как завопит: “Уберите жидовку! Лучше помру, но чтобы во мне и капли крови жидовской не было!”

– Так и умер?

Ну, да. А уродов, если приспичило проявить милосердие, можно бы и простить, если попросят прощения. Только они все равно ничему не научатся, ничего не поймут.

Ни с того ни с сего он спросил:

– Ты играешь в шахматы?

Знаю, как ходят фигуры, не более. Саше не будет со мной интересно.

– В плохой позиции нету хороших ходов, потому она и плохая. – Оказывается, в среде шахматистов бытует такая максима. – А ход делать надо, – продолжил Саша, – время идет. Или признать поражение. Но, кажется, рано пока: фигур на доске полно.

Я задал довольно нелепый вопрос: а нет ли у Саши депрессии?

– Что такое депрессия? И кто у нас психиатр?

Не вдаваясь в определения (психиатрия – сплошные белые пятна, ничего похожего на успехи других терапевтических дисциплин), надо понять, не помогут ли Саше таблеточки. Не хотелось бы их назначать просто так. Спросил про сон, аппетит, суицидальные настроения, про то, нет ли кредитов неотданных. Так в результате и не решил, дать ему что-нибудь или просто поговорить. Но что я скажу? Разговоры возможны с людьми меньшего, чем ты сам, калибра, я же смотрю на него исключительно снизу вверх.

Саша достал телефон и принялся в нем искать.

– Погляди, что у нас в Люксембурге висит на автобусной станции.

Инструкция: как вести себя, если террористы вас захватили в заложники, – бледная, но разобрать можно. Пункт первый: “Взять себя в руки”.

– Забавно, не так ли? Просто взять себя в руки. – Он опять погрустнел.

Мы еще потрепались про разное. Я ни с того ни с сего начал жаловаться: Фрейд, сволочь, затормозил развитие науки на десятилетия вперед – лучше б романы писал, раз он такой наблюдательный, поди теперь разгреби эту муть – оговорочки, сны, подсознание, – когда она так по душе идиоткам обоего пола, широкой публике. Зачем я на Фрейда наехал? Нелепость, бестактность с моей стороны: сокрушаться, какая у меня непростая профессия, – вот оно, действие пива на организм.

Отошел по нужде, а когда возвратился, то обнаружил возле своей тарелки допотопного вида папку. Что это?

Он усмехнулся:

– Бумажный плод номер два. Будут время и настроение, взгляни. Заодно определишься с диагнозом.

Не хотелось бы ставить диагнозы старым друзьям: неужто Саша ударился в графоманию? Но – ничего не попишешь – сунул папку в портфель.

Официантка забрала у меня посуду. А Саша в итоге ни пива не выпил, ни как следует не поел. Она спросила его:

– Доедать будем?

Тут, видно, принят такой грубовато-советский тон, считается частью шарма данного заведения. Зря мы пришли сюда. Вот и я облажался, ни с того ни с сего отмочил:

– Сань, пожалуйста, не унывай. Не случилось ведь ничего такого, непоправимого. – И чтоб заболтать глупость свою, немедленно произнес еще одну: – Просто нету пророка в своем отечестве, я ж говорил.

Он поднял глаза на меня – я только сейчас заметил, какие они зеленые:

– Так это ты говорил? – И добавил, что называется, в сторону: – Отечества нету, пророков – хоть отбавляй.

Вот таким я Сашу люблю. Хотя я всяким люблю его.

Попросил счет: пиво с собой не возьмешь, а колбаски и остальное пускай завернут – Саша дома поест. Пообещали друг другу чаще встречаться, хоть знали – едва ли получится. Напоследок взял с него слово мне сообщать о любых происшествиях – внешних и внутренних, где бы он ни был – в Москве, в Люксембурге, в Германии, проводил на трамвай. Долго стояли на остановке, мерзли, молчали – каждый уже о своем. Потом я вышел дворами на Пятницкую: безлюдно, проезжая часть узкая, зато тротуары широкие до невозможности. Велосипедные дорожки мудацкие – для кого? – у нас зима с ноября по март. Ладно, дорожки мы как-нибудь переживем.

В вагоне метро достал из портфеля Сашину папку, рассмотрел ее хорошенько: на кнопках, старая, из треснутой кожи – не