Читать книгу - "Свента - Максим Александрович Осипов"

в редакцию, в гости, в театр. – Ей, что же, выходит, не интересно послушать, кто он такой? – О, она, кажется, знает, но не станет произносить: еще один приставучий болтливый водитель, грдончик – одно из нескольких слов по-армянски, жаргонных, которым ее научили друзья. “Грдончик”, несмотря на проблемы с гласными, – куда благозвучней, ласковей, чем “бомбила” по-нашему, хотя означает ровно то самое. Это Москва, каждый второй автомобиль тут – такси. Только поднимешь руку и: – Сколько? – А сколько дашь? – Нет, он не бомбила, – этот все продолжает бубнить, – и машина, на которой они сейчас едут, она не его собственная, а служебная, у самого у него имеется совершенно другая тачка, другой, как он выразился, аппарат, но он не собирается его на наших колдобинах убивать, а подобрал он ее не потому, что нуждается в деньгах – с ударением на первый слог, очень по-местечковому, хотя уж кем-кем, а евреем он быть не мог, но и на русского не похож – коми, чуваш, удмурт, маленький, но с громадными, по его словам, возможностями впереди. Быстрый, дробный такой говорок, и быстрая, но аккуратная в целом манера вождения, лицо хоть и не безобразное, но и не выражающее ничего. Ему, продолжает он, полагается личный водитель, однако он предпочитает все делать самостоятельно. – Уж не ради таких ли вот встреч? Впрочем, ей-то какое дело? Остановите вон там. – Так она?.. Пообедать, поужинать, “вместе покушать”. – О, Господи. В зеркало давно смотрел на себя? – нет-нет, зачем обижать? – да и его ухаживание, так это назовем, было не наглым, а каким-то наивным, автоматическим, глупым до чрезвычайности – не удаль, не ум, не талант, а большие возможности – вот чем он пытался ее соблазнить, привлечь. Из человеческого, пожалуй что, только дефект речи, детский какой-то: он смешно выговаривал букву ш. Попробовала оставить ему то ли двести рублей, то ли двадцать тысяч – она совершенно не помнит, какие суммы были тогда в ходу, – отказался. Сунул ей карточку, с личным номером, сказал: он этот номер вообще никому не дает, никогда, почти, так что если она передумает… – О, непременно, мерси.

Победы, подобные этой, не приносят и тени радости, и она никогда бы не вспомнила низкорослого грдончика – мало ли кто волочился за ней до и после, хотя так нелепо, как он, мало кто, – если б не случай, не происшествие, сильнейшим образом изменившее жизнь. Утром рано пришли – шестеро и собака, восемнадцатилетнюю дочь ее посадили в машину и увезли, а квартиру перевернули вверх дном, хотя у них шел ремонт и, казалось, сильнее переворачивать некуда – выяснилось, что есть, еще как. Страх за дочь, ощущение того, что все происходит не с ними, не с ней, стыд от сваленных в кучу белья, старых писем, фотографий родных и чувство, что надо бороться, конечно: звать адвокатов, говорить гадости этим жлобам, но жизнь, в общем, кончилась. – Что вы ищете, господа? – какие они к черту ей господа. – Граждане, на каком основании производится обыск в моей квартире? – На основании ордера – вот. Экстремизм, терроризм, анархизм, записи в сети интернет, когда надо будет, ей объяснят. Только собака вела себя более или менее пристойно: походила, понюхала и улеглась безучастно, она дала собаке воды. – Это что? – спрашивает ее старший, и впервые в его голосе слышится интерес: профессионал, обнаружил в старой сумке на антресолях за рваной подкладкой карточку – имя, фамилия, номер – ту самую. Дайте сюда! – она выхватывает карточку из рук старшего и, не дав себе времени сообразить, что именно хочет сказать, звонит. – Слушаю, – с характерным ш. Разговор их длится едва ли минуту-две, да и говорит-то одна она: слезы, клятвы, мольба – не время стесняться. Он наконец произносит все тем же бесстрастным тоном, которым рассказывал ей про возможности: – Передайте трубку старшему. – Тот выходит, потом возвращается: – Значит, так. Закроем ее надолго, если до вторника не выедет из страны. По номеру этому никогда не звоните, поняли? – Усмехается: – Идите в отделение, забирайте свое сокровище. Цезарь, за мной. – Ушли. “Жизнь отымела смысл” – надпись, сделанная на заборе, автор надписи неизвестен: часто хорошее, самое лучшее автора не имеет – как частушка, пословица, анекдот.

И теперь, спустя сколько-то лет, немало, потому что дочь ее за это время закончила университет в Лилле, московские подруги и друзья дочери, такие же, в общем, девочки и мальчики из хороших семей, успели отсидеть в тюрьмах и лагерях, кто весь срок, а кто – часть его, им дали от семи до двенадцати, а сама она после многочисленных приключений и переездов оказалась в собственном доме на юге Франции, – и, конечно, все эти годы она краем глаза, боковым зрением следит за карьерой своего – необходимо признать – благодетеля, водилы-бомбилы, грдончика, следит с ужасом. Поскольку то там, то сям, в Африке, Азии, а то и на родине, он непременно оказывается в центре какого-то немыслимого, непредставимого зла с нарушением всех божеских и человеческих правил, пока наконец на глаза ей не попадается сообщение о том, что его наградили звездой, орденом, во второй уже раз, но теперь, однако, посмертно. Что, пытаясь спасти экипаж и так далее – малоправдоподобная чушь без попытки поместить в нее истинные подробности, впрочем, им и не место тут, – он погиб смертью храбрых и с ним еще столько-то человек. И ей, как и всем комментаторам, совершенно ясно, что вся эта официальная болтовня должна только скрыть, утопить в себе то позорное, гадкое, что случилось на самом деле – пьяную смерть на охоте, политическое убийство или что-нибудь в том же роде. Как странно, – думает она, – подкрашенный, припудренный, он лежит теперь со своими огромными, неограниченными возможностями в дорогущем гробу и ждет, когда под прекрасную музыку, которую вряд ли любил, его похоронят на самом что ни на есть лучшем кладбище рядом с писателями, артистами и композиторами. А хотела ли бы она, чтобы сообщение о самой гибели его оказалось ложным? – нет, такой вопрос себе лучше не задавать, ей-то он сделал только хорошее, тогда как всем остальным – только плохое, судя по тому, какую про него пишут и говорят жуть. Хорошо: жалко ли ей этого маленького человека с детским дефектом речи? Она ведь ему обязана пусть не жизнью, но – очень и очень многим: свободой дочери, этим вот югом Франции. Может, и жалко. Чуть-чуть.

17–18 сентября 2021 г.

Покуда

Рассказ

Что-то новое осело мне на душу и отравило всю прежнюю