Читать книгу - "Свента - Максим Александрович Осипов"

Товарищи, старший и младший, два русских интеллигента, оба филологи-классики – что им делить? Ох, то время теперь вспоминается как золотые деньки нашей богоспасаемой кафедры.

Вот чего ГП не любил, так это когда спорили о политике. Низким, глубоким голосом произносил: “Надлежит быть и разномыслиям между вами” или что-нибудь в том же роде (он и Писание неплохо знал), отворачивался, уходил.

Однажды он изложил свои взгляды.

– Я, разумеется, ничего не боюсь. В мои леты, – так и сказал! – бояться мне нечего. А что до политики… События случаются, дамы и господа, а если все сделается по-вашему, то ведь, пожалуй, и история человечества прекратится, не правда ли? Что-то сбили, кого-то там подтравили, арестовали… Нехорошо? Возможно. Даже наверное – нехорошо. Но было ли в вашем понимании когда-нибудь хорошо? Может быть, при императоре Юстиниане? При Петре Третьем, при Николае Втором?

Нет, нам не кажется, что при Николае Втором было хорошо.

ГП продолжал:

– Перемены нужны, даже необходимы. Однако на этот раз давайте-ка обойдемся без революций. Для разнообразия, так сказать, for a change. – Повернулся к Сереже. – Вы-то куда за комсомолом? Сами ведь говорили: в новейшей истории мы проигравшие. Не за то отец сына бил, что играл… – Тут же поправился: – Решительным образом не хочу нас считать проигравшими. Смотрите, какую мы создали кафедру. А вмешиваться в ход истории в нашем возрасте неприлично, не целомудренно, пусть это делают молодые. По некоторым вопросам можно позволить себе и роскошь совсем не иметь мнения.

Еще сказал: улучшение нравов – то единственное, о чем нам следует печься, на что уповать. Успокоил – все образуется. И стих прочел про “качнется вправо, качнувшись влево”. Ну, стих-то мы знаем и без ГП.

3.

– Молодые люди, сегодня будем учить латынь. А греческим вы займетесь, когда ваш препод откинется.

Как следовало из докладной в ректорат, студенты встретили эти слова молодого латиниста N. (он произнес их, едва войдя в аудиторию) стоячей овацией, одобрительным гулом и топотом ног.

Не одна только древняя история занимала мысли Сережи, но и вполне современная, и взгляды свои на нее он изложил одной нежелательной телекомпании – энергично, с цитатами из свободолюбивой античной поэзии – на ходу, в центре города, направляясь на протестное шествие, марш. Молодые люди вокруг него выкрикивали обидные для властей лозунги, на заднем плане “винтили” участников марша – рассовывали их по автобусам, на ветру развевались седые Сережины волосы и борода: махровый агент оппозиции, конченый. В интернете легко отыскать трансляцию.

– Самоубийство Аякса, – прокомментировала услышанное жена ГП.

Посмотрел и Ночью ГП, поморщился:

– Какая безвкусица. Это что у него, недержание речи?

– Недержание мочи, – пошутила жена.

Он эту шутку ее потом повторял.

С того же сборища Сережу уволокли в полицию. Ночь на цементном полу в отделении, суд – он весело и не раз нам про это рассказывал: и как не пускали пи-пи, и как менты переходили с ним то на “вы”, то на “ты”, в зависимости от того, в сторону штрафа или ареста склонялась чаша весов правосудия. Забавно: возле здания суда его выпустили на улицу – подышать, покурить, с телефоном и паспортом на руках. Сережа успел позвонить адвокату, друзьям. Те посоветовали уйти: заочно выпишут штраф, а так – могут и посадить. Но Сережа вернулся: неловко стало перед ребятами-полицейскими. Впрочем, отделался штрафом и сутками в заключении. Сережа рассказывал, жестикулируя, хохоча, вставляя в речь неожиданные обороты, а мы подумали: как же быстро вошла в нашу жизнь эта лексика – свинтили, закрыли, откинулся, – и не только лексика, словно так было всегда.

Прошло еще какое-то время, и ГП отправился в ректорат: разузнать о студентах, назначенных к отчислению (наших в тот раз задержали больше обычного, больше ста человек, особенно математиков, многих не удалось отстоять), и про Сережу поговорил. Откуда мы знаем? Вот, знаем. Есть в конце концов секретарши – и у ректора, и у ГП.

– Что будем делать? – спросил ГП.

Возможно, не прямо спросил, а так – поднятием бровей.

– Это зависит, – ответил ректор.

Английского ректор наш толком не знает, но любит сказать: “Это так не работает”, пожелать хорошего дня.

– Берегите себя, – сказал он ГП на прощание.

Калька с английского, эта короткая реплика не могла стать причиной Сережиного увольнения. Но тут – еще одна новость в сети про него, опять жена принесла, она следит за событиями:

– А наш-то Мандела-сиделец серьезные деньги у государства отвоевал через ЕСПЧ. Смотри, со всеми регалиями: профессор кафедры древних языков и культур…

Тут уж ГП не выдержал, вызвал его к себе, чтоб понять, чем это угрожает – не ГП самому (в его леты), а кафедре, но Сережа только рукой махнул:

– Это еще за Крым. Задержание обжаловал.

И улыбнулся, довольно нагло, надо сказать. Объяснил: ЕСПЧ работает медленно, дикая волокита, дикое количество дел, так что за последнюю отсидку свою в ОВД ему еще предстоит денег содрать с государства родного. Даже вроде бы подмигнул, уходя.

Кафедра, сохранить кафедру, это высшая ценность, сверхценность. И, повинуясь этой необходимости, ГП тем же вечером принялся составлять Сереже послание. Начал он так: “Пишу к Вам по грустному поводу… ”. В сущности, изобрел новый жанр: увольнение в форме дружеского письма.

Личная переписка подлежит огласке лишь с разрешения обеих сторон – адресата и автора, поэтому о содержании письма мы узнали не сразу. Но в какой-то момент Сережа не выдержал – он уже не работал у нас, вообще не работал, проедал, наверное, деньги от ЕСПЧ, – переслал письмо двум или трем товарищам, те показали его еще нескольким, и оно пошло по рукам. И вот в курилке (так ее называют по старой памяти – у нас уже и не курит никто) группками по нескольку человек мы зачитываем вслух полюбившиеся места.

– “Зная меня довольно времени, – начинает один кафедральный шутник, – Вы не заподозрите во мне согласия с происходящим”.

Другой подхватывает:

– “Благословенные дни, когда можно было сочетать преподавание в высшей школе с критикой власти, увы, миновали. Воротятся ли они, вопрос отдельный и печальный… ”

– Волны плеснувшей в берег дальный! – вступает третий, это молодой латинист N. – Совсем у шефа кукуха съехала?

Общий смех.

– “На чьей стороне больше правды – на Вашей или моей?” – вкрадчиво спрашивает второй. И отвечает, понизив голос: – “Сие мне неведомо. Знаю лишь, что никто не обладает правдой во всей ее полноте”.

– Бла-а-родно! – кричит первый. – А мне вот это доставило, зацените: “Все вероятные доводы против любых моих соображений мне превосходно известны