Читать книгу - "Крушение - Виктор Серж"

XXII

Поборники справедливости

Ресторан «Бухарест», расположенный в глубине тупичка близ Старого порта, был известен лишь завсегдатаям, хотя привлекал внимание прохожих стоящей у входа деревянной фигурой повара, некогда одетого в белое, как и положено; но со временем он так посерел от грязи, что теперь почти сливался со стеной. В руках у него была табличка «Вкусно и недорого!» — он не расстался бы с ней до скончанья времен. Прежде проголодавшиеся моряки забредали в этот тупик после черных ночей в сладострастном аду, среди изнуренной плоти, хлопчатобумажных кружев, переборов гитары, пьяных объятий, дружеских потасовок, сентиментальных песенок.

Теперь большинство этих моряков бороздило темные воды на борту кораблей, опасаясь торпед; а некоторые, несомненно, уже покоились на дне морском… В тупике стояло лишь несколько домов, высоких и узких, проникнутых неизгладимой печалью. Там и сям на веревках сушилось белье, не такое, как везде: яркие женские комбинации, шитые золотом пеньюары, голубые трусики, лифчики цвета спелого манго, широкие зеленые шаровары. Штопаное постельное белье развевалось на ветру, словно знамена нищеты болезненно-сероватых цветов. Тупик упирался в мрачное шестиэтажное здание. Перед ним громоздились такие жалкие отбросы, что ими брезговали старьевщики; ибо есть богатые отходы буржуазных кварталов и убогий мусор переулков. Бродячие животные часто устраивали здесь потасовки. Черный кот, завидев собаку, выгибал спину, его желтые глаза загорались пьяным блеском, а шелудивый пес вываливал из пасти кроваво-красный язык. Пес не лаял; драться лучше без шума, без славы…

Из-за прилавка сквозь покрытую липкой грязью витрину месье Никодеми наблюдал за этими схватками. «Что животные, что люди, — говорил он вам, — достаточно бросить им кость… Этот пес — Плутон, он одноглазый, но у него темперамент убийцы, будь он человеком, сделал бы карьеру». Ночные прохожие устроили у стены туалет, сумасшедшие на заре писали свои послания на пузе деревянного повара. Однако у Пирата, то есть у Никодеми, можно было неплохо поесть за пятнадцать франков; и если у вас не хватало карточек на мясо или жиры, Пират находил это естественным — он-то знал, что все, чего хочешь, получить невозможно.

Стойка была узкой, столы покрывали яркие вощеные скатерти, разрисованные персидскими сокольничьими на охоте среди лесов и озер. Все вместе производило впечатление трюма, переделанного под камбуз, на борту каботажного судна, ходящего в Красном море.

В крошечной кухне за стеклянной дверью дымились соусы, подвешенные тушки кроликов походили на красные призраки. Отдельный кабинет загромождали тюфяки и домашние платья; туда удалялись молодые посетительницы, чтобы навести красоту перед осколком зеркала. Иногда там ужинала влюбленная пара, мужчина с блестящими от брильянтина волосами и налитыми кровью глазами, хохочущая женщина в расстегнутом на груди платье. Время от времени слышался громкий звук спускаемой воды. Будем справедливы: соус к фасоли был жирным, рагу из зайца действительно делалось из зайца, кофе по-турецки готовился традиционно; он оставался турецким, несмотря на грязь и сахарин. И поскольку инспекторы в штатском уважали Никодеми (то ли за давние, тщательно продуманные убийства, то ли за регулярные отступные, это никого не касалось), можно было почти не ждать, что сюда заявятся проверять документы.

Сила Пирата заключалась в умении молчать. У него был лоб гения, маленький острый носик, масляные глазки, похожие на стеклянные шарики, которые невозможно разбить. Обыкновенно он носил бушлат и тельняшку с белыми и красными полосами. Говорил он мало, но всегда к месту, афоризмами: «Неразумно осторожничать, когда на кону твоя шкура… Человек, себя не уважающий, — что вошь без лапок… Война кончится чумой, а чума — революцией». В «Бухаресте» собирались на ужин левые и крайне левые беженцы. Заходили и кинематографисты-евреи, изгнанные из профессии, и интеллектуалы, которым не хватало для успеха самой малости — своего оркестра, больницы, журнала или партии. Не имея ничего, кроме ума, да к тому же перегруженного лишними знаниями и тягостными воспоминаниями, они были меньше приспособлены к жизни, чем их соседи по столу — сутенеры, грузчики-суданцы, красотки с открыток, безработные моряки, балканские дельцы.

Под конец ужина приходила активистка Армии спасения и раскладывала между приборами маленький иллюстрированный листок «Путь Спасителя»; на обложке были изображены потерпевшие крушение на плоту в море, внезапно озаренные божественным светом, только подпись умалчивала, подобрал ли их корабль или сожрали акулы. Большинство посетителей видело спасение лишь в американских визах или в таких вещах, которые не поверяют никому.

Однажды вечером Хосе Ортига ужинал в «Бухаресте» вместе с Хильдой. Посетители обменивались приветствиями, Хосе был весел, а Хильда мрачнела. Ей вспомнился запах тюремной баланды, прогорклый вкус старой фасоли, а перед глазами встал прокаленный солнцем дворик, где женщины стирали белье и говорили о допросах, казнях, вероятной гибели товарищей в застенках… Из-за зарешеченного окошка монахиня наблюдала за передвижениями узниц в секторе антифашистов этой валенсийской тюрьмы. Под балкой внизу стены Хильда обнаружила мышиное гнездышко; постепенно зверушки, казалось, стали узнавать ее. Хильда вспомнила об этом внезапно, так как серый человек с резким, невыразительным профилем показался ей похожим на мышь; он сидел за столом вместе с Куртом Зеелигом и Игнасио Руисом Васкесом возле кухонной двери. Хильда кивком головы указала на него своему спутнику, и Хосе Ортига заметил, как изменилось выражение лица молодой женщины.

— Ты знаешь его, Хосе?

— Немного. Это товарищ, австриец или чех. Его зовут Вилли Барт, он бежал вместе с Куртом из лагеря в Ла-Сольте…

— У меня что-то пропал аппетит, Пепе… Его явно зовут не Вилли и не Барт. И он явно не чех и не австриец.

Ноздри и губы Хильды стали еще тоньше. Приход Лорана Жюстиньена не развеял ее тревогу. Она время от времени посматривала на анемичного Вилли Барта, которого могла видеть лишь в профиль, так как он сидел к ней боком. Жюстиньен дружески взял ее руку в свои костистые лапищи. «Что-то не так, Хильдетта? Жизнь не сказка?»

— Нет, Лоран. Но я только что подумала о мышах и палачах.

Так зародилось подозрение. Расследование поначалу ничего не дало, но некоторые совпадения настораживали. Однажды в полдень, когда Игнасио Руис Васкес и Вилли Барт заглянули в еще пустой «Бухарест», Пират подошел к ним, выставив острый нос, с непроницаемым взглядом.

— Извините, мой капитан, — обратился он к Васкесу, — но мне надо сказать пару слов этому господину с вами.

Грек с апломбом повернул свой выпуклый лоб к Вилли Барту и произнес насмешливым тоном:

— Мсье, мое заведение предназначено исключительно для почтенной клиентуры. Таким типам, как вы, у меня не место. Имеющий уши да слышит… Я к вашим услугам, мой капитан.

Вилли Барту нетрудно было сохранять