Читать книгу - "Дар рыбака - Джулия Р. Келли"

открывает шкаф, достает носки и, усевшись на краю постели, надевает их.

– Идем играть, Моисей, – напевают голоса.

Обернувшись, он распахивает занавески. Когда всполох озаряет комнату, он вскидывает мяч в руках, и они смеются, дети моря. Они уже успели вымахать и скачут верхом на гребнях штормовых волн.

Он крадучись спускается по лестнице, натягивает кожаные ботиночки и приносит с кухни стул. Даже встав на цыпочки, он еле-еле достает до верхней защелки и осторожно, тихонько ее отпирает, после чего слезает со стула. А поскольку его мама любит в доме порядок, он относит стул обратно на кухню и убирает под стол. Когда Моисей возвращается и открывает вторую защелку, ветер чуть не выбивает дверь, но он подпирает ее спиной и стоит, разинув рот от нежданной силы налетевшего шквала, так что дыхание у него перехватывает.

Ветер вовсе не вздыхает, а воет, но Моисей запихивает мячик в карман, укутывается в пальто и отправляется навстречу ветру, по тропинке, ведущей к каменной лестнице.

Он ступает осторожно, знает каждую щербинку, каждый камушек на пути, несмотря на льющий за шиворот ледяной дождь, несмотря на ветер, что пытается не подпустить его к Отмели.

– Сюда, Моисей, сюда…

В сердце его закрадывается страх. А можно ли ему сюда? На заросших мхом, намокших под дождем ступеньках скользко, и море ревет, но Моисей все еще слышит радостные, озорные голоса, и Отмель серебрится под луной, выглядывающей из-за грохочущих облаков, и вспученные пенистые волны блестят серебром, а верхом на них играют и танцуют дети моря.

– Я иду, – говорит Моисей, и дети радостно смеются.

Они собрались у Валунов, с левого края пляжа – «сюда, сюда…» – и Моисей бредет наперекор ветру, что все еще пытается его уберечь. Он совсем замерз. Лицо болит, и он уже не может улыбаться; ног он тоже не чувствует, даже в носках и ботиночках. Он хватается за камни онемелыми руками, мокрый снег слепит ему глаза, и вот наконец он подбирается к ним вплотную. Но дети заводят другую песню.

– Уходи, – поют они.

Сощурившись, Моисей видит детей за их буйными играми в буйной пучине, и понимает, что ему нельзя было ходить сюда ночью, да еще в такую бурю. Он оборачивается и видит в мамином окошке на утесе рассеянный свет, словно мерцающую золотую звезду.

– Мне надо к маме, – выговаривает он.

– Уходи…

Он выуживает из кармана мяч.

– Можете взять мой мячик, – говорит он и замахивается.

Бросать мяч он давно наловчился, но стоит ему замахнуться, как он поскальзывается.

Он пытается вытащить ногу, но уже теряет равновесие, и дети моря тянутся к нему. Они играют в мяч, руки у них сплетаются, и Моисей пытается уцепиться ногой за расщелину, ведь он помнит, что море – зверь опасный, а если он пойдет за ними, то уже никогда не вернется, но он не хочет огорчать маму, не хочет разбивать ей сердце, вот только дети моря уже подхватили его и вместе с мячом подбрасывают между собой.

– Моисей, Моисей…

Но Моисей уже ничего не чувствует. Он глубоко вздыхает и вспоминает маму – вспоминает овсянку, запах свежего хлеба, шипение чайника на печке, вспоминает, как она молится перед едой в лучах солнца, сияющего у нее за спиной из окна с видом на море, и ему становится тепло и спокойно…

Гремит гром, на небе всполохом мерцает молния, и дети моря забирают его и уносят вдаль на волнах.

Теперь

Бакалейная лавка

На следующий день она встает еще до рассвета. И ощущает, словно впервые за долгое время очнулась ото сна. Она берет лампу и прибирается в комнате у Моисея. Такое чувство, будто ее сердце растаяло, все в комнате приобрело иной, более глубокий смысл – оловянные солдатики, юла и хлыстик, стеганое одеяло, которое Дороти сшила, когда еще носила сына в утробе. Расставляя все по местам, она гадает, отчего же до сих пор вспоминала только свои упущения. «Почему же, – думает она, – мы вспоминаем только собственные ошибки?»

Она не устает, даже когда выглядывает солнце, а следом начинается капель и у обрыва из-под снега пробивается еще горстка подснежников. Она вычищает очаг, разводит огонь и ходит в одной ночной рубашке. Целый день готовит и прибирается. Как следует, хотя и для себя одной. Замешивает тесто, готовит рыбацкий пирог и заготавливает продукты на похлебку. День пролетает незаметно. Наконец Дороти моется, одевается в теплое платье, накидывает шаль и отправляется в деревню. По делу в бакалейную лавку. Она чуть ли не улыбается, вспоминая, как уснула в подсобке, перепивши виски. Ее мать сгорела бы со стыда, если бы только узнала, что она, Дороти Грей, урожденная Эйткен, спала, напившись, не раздевшись, в подсобке бакалейной лавки.

Однако Дороти на удивление вовсе не стыдно.

С наступлением вечера лавки на Копс-Кросс закрываются и на улице почти ни души. Под конец зимы закат окрашивает небо в нежные серовато-розовые тона. Дороти открывает дверь, и раздается трель колокольчика. Миссис Браун заворачивает в грубую бумагу последний сверток для Норы и высчитывает сумму покупок в блокнотике. Она кивает Дороти, не отрываясь от дела. Дороти подходит прямиком к прилавку и краем уха слышит их разговор.

– Знаешь, как бывает. Всю жизнь терпеть его не можешь, жалеешь, что вообще пошла за него, а потом как нагрянет беда… – Нора откашливается. – И вдруг понимаешь, что как бы там ни было, это твой муж, да и как будто не такой уж ненавистный.

Миссис Браун заправляет за ухо карандашиком прядку волос.

– Итого один шиллинг шесть пенсов.

Нора роется в сумочке, и несколько монет высыпаются на пол.

– Позволь, помогу, – говорит Дороти и, нагнувшись, поднимает монеты.

Она возвращает их Норе и замечает, что ее лоб избороздили обеспокоенные морщинки.

– Твой муж, как его самочувствие? Я слышала, ему нездоровится?

Воцаряется растерянное молчание.

– Не стоило, Дороти, спасибо. Он сам не свой, что правда, то правда, но уже идет на поправку, спасибо за беспокойство.

Нора искоса оглядывается на миссис Браун, и та в ответ еле заметно вскидывает брови.

На двери опять бренчит звонок, и женщины остаются один на один.

– Выходит, мальчика отправили домой?

Дороти глубоко вздыхает.

– Да, – отвечает она. – Я как раз пришла об этом вам сказать.

Поначалу голос у нее звучит слегка сдавленно, но понемногу набирает силу.

– Прелестный был мальчуган.

Миссис Браун смотрит ей в глаза с небывалым до сих пор выражением.

– Да, это точно, Дороти. Мальчуган совершенно прелестный.

Кутаясь в шаль,