Читать книгу - "Одинокая ласточка - Чжан Лин"

Иэна на поверхность. Он не мог и шагу ступить. Сперва подумали, что у него перелом, но оказалось, он раскроил голень. Острый как нож каменный выступ прочертил на ней рану длиной в шесть или семь цуней – мясо наружу, кровь так и хлещет.

По лицу Иэна градом катился пот. Буйвол сбегал на ближайшее заливное поле, набрал полную пригоршню влажной земли и налепил грязь на рану – дед учил его, что с помощью этой хитрости можно остановить кровь и унять боль. Иэн заорал: Буйвол, ты кто, гребаный африканский шаман? Он еще бранился, когда вдруг почувствовал, что по голени разлилась прохлада, боль немного притупилась. После этого товарищи смогли взять его под руки и возвратиться в Юэху. Штатного медика как раз вызвали в Чунцин, поэтому курсантам пришлось вести Иэна к пастору Билли.

Буйвол помог Иэну дойти до гостиной, Уинд набрала в бадью воды и начала промывать рану. Рана оказалась глубокой, внутрь попали комочки грязи, пыль, травинки, и Уинд была вынуждена подцеплять их мокрым бинтом. Она прикладывала марлю – Иэн шипел от боли. Каждый раз, когда он шипел, нос и брови Уинд вздрагивали. Когда рана была наконец очищена, я заметила, что на лице Уинд неожиданно прибавилось морщинок.

Уинд выплеснула из бадьи грязную воду, но в комнату к Иэну не вернулась, ей невмоготу было смотреть, как пастор Билли накладывает швы. У них нет ни обезболивающих, ни антибиотиков. Аптечный шкаф почти опустел, осталось лишь несколько таблеток хинина и снотворного. В последнее время японцы ужесточили контроль за сбытом лекарств, тех, кто попался на контрабанде, казнят на месте, так что даже пираты из группировки “Цинбан” стали осторожничать. Та малость, которую еще можно раздобыть на черном рынке, подорожала настолько, что доброе имя пастора Билли уже не спасает положение. Лагерный медик тоже лишился своих поставок, а помощь с самолетов, которые прилетают из-за “Горба”, ждали не раньше чем через три дня.

Пастор Билли велел Буйволу с курсантом стиснуть ногу Иэна и принялся зашивать рану. Комнату огласили стоны, и по тому, как они усиливались и стихали, можно было понять, в каком ритме пастор Билли орудует иглой. Спящий на столе кроха проснулся и пронзительно заверещал. Уинд села за дверью на корточки и зажала уши руками. Но ладони – преграда неплотная, звуки все равно просачивались сквозь щели между пальцами, сквозь поры и соскабливали кожицу с барабанных перепонок. Уинд съеживалась, становясь все меньше, пока не свернулась в клубок с выступающими мышцами и костями. Если бы ты ее тогда видел, ты ни за что не признал бы в ней ту самую девушку, которая пришивала голову Сопливчика и делала надрез роженице.

В ту же секунду я вдруг поняла, что Уинд полюбила Иэна – в этом мире только любовь способна в один миг отобрать у человека всю его храбрость, превратить из могучего воина в беспомощного неумеху. Я знала, что тут мой язык и мое дыхание бессильны, ничто на свете не утешит того, кто сломлен любовью. Все, что мне оставалось, – забиться в тихий уголок, чтобы не путаться под ногами.

Наконец швы были наложены и Уинд осмелилась войти в комнату. Я увязалась за ней и увидела, что одежда Иэна стала мокрой от пота, волосы на лбу слиплись в золотистые завитки. Уинд обтерла его, переодела, покормила жидкой кашей и довела до кровати. Пастор Билли дал ему снотворное, выпроводил Буйвола и курсанта, после чего изнуренный Иэн провалился в сон.

А вот кроха за дверью никак не желал засыпать. Он, скорее всего, проголодался, голос охрип от плача, из горла вырывалось лишь жалобное шипение. У матери еще не появилось молоко, поэтому пастор Билли сходил на задний двор, где держат козу, надоил мисочку козьего молока, подогрел его в кастрюльке, подождал, пока остынет, зачерпнул молоко ложкой и попытался напоить ребенка. Пастор Билли впервые в жизни кормил младенца и делал это так неуклюже, что расплескал молоко на себя. Его подменила Уинд: она уложила кроху поперек колен, устроила его головку на своем предплечье, взяла в одну руку миску, в другую – ложку, коснулась молока губами, чтобы проверить, не горячее ли, и затем осторожно влила его в рот малыша. Новорожденный еще не научился глотать, молоко побулькало во рту и вылилось обратно. Уинд вытерла руку об одежду, обмакнула пальцы в молоко и дала крохе сосать, тот зачмокал и таким образом потихоньку опустошил всю мисочку, а потом крепко уснул.

Пастор Билли глянул на Уинд и ахнул от изумления: она управлялась с малышом почти так же ловко, как с иголкой и ниткой. В цзяннаньских деревнях все девочки к этому возрасту вынянчивают младших братьев и сестер, вот и Уинд, должно быть, успела натренироваться, помогая маме. Вдруг пастор Билли вспомнил, что Уинд – единственный ребенок в семье, и вздохнул: есть те, кто от природы знает, как быть матерью, сам Господь Бог наделил их этим умением.

Накормив мальчонку, Уинд снова отослала пастора Билли в постель – оба они в эту ночь едва успели вздремнуть. Она пододвинула стул к кровати Иэна, чтобы присматривать за ним, как до этого присматривала за женщиной и ее сыном. Оба дежурства выглядели одинаково, но суть у них была разная: в первом случае Уинд дежурила глазами и ушами, во втором – сердцем. Лицо и тело Иэна непрерывно потели, он был в тот день как медуза, из каждой поры без конца выступала влага. Уинд стало страшно, она испугалась, что он потеряет весь свой запас воды и превратится в высохший скелет. Она вытирала испарину и в то же время макала ватку в прохладную кипяченую воду и смачивала его запекшиеся губы и сухой язык.

Спал он совсем недолго, снотворное все-таки не смогло перебороть боль от раны. Иэн очнулся и, явно не понимая, где он находится, пошевелил губами, выдохнул какое-то слово. Уинд все пыталась разгадать, что это было за слово, пока вдруг не сообразила: “холодно”. Она услышала с кровати странную дробь, и лишь немного погодя ее осенило, что это его зубы стучат друг о друга.

Уинд сбегала к себе в комнату, взяла одеяло, вытащила из сундука ватную куртку и ватные штаны, которые пастор Билли купил ей, когда она поселилась в Юэху. Всем этим она укрыла Иэна, но он по-прежнему беспрестанно дрожал. Уинд подобрала на заднем дворе несколько кирпичей, нагрела их в очаге, завернула в полотенца и обложила Иэна горячими свертками, и тогда озноб чуть отступил.

Через некоторое время Иэн внезапно начал бредить, лепетать