Читать книгу - "Дар рыбака - Джулия Р. Келли"

и ему хотелось подойти, облегчить ее муки, их общие муки, но что тут поделаешь, и он лишь отдал ей ботиночек и, развернувшись, поплелся вверх по ступеням. На горизонте не было и проблеска надежды на солнце.

Дороти

Поначалу Дороти не в силах пошевелиться. Потом она заходит в комнату и укутывает его одеялом. Говорить у нее тоже нет сил, и Дороти уходит, закрыв за собой дверь, и садится на кровать в своей комнате, оцепенело и неподвижно.

Зажмурившись, она тихонько раскачивается; вспоминает Валуны, бурю, женщину, ее точную копию, в исступлении на берегу. И ужасающая ночь, от которой Дороти все это время бежала, которую отказывалась вспоминать, наконец встает перед глазами, в этот самый момент, когда в груди у нее будто разверзлась зияющая рана.

Проснувшись среди ночи, Дороти сразу заметила, – как мы порой стучимся в дверь и заранее знаем, что никого нет дома, – Моисей куда-то пропал. За окном завывала буря, и дом трясло, будто сорванный с якоря корабль, под ветром дребезжало каждое окно, каждая дверь. Дороти сама не знала, как она догадалась, но одного лихорадочного взгляда в его спальню хватило, чтобы подтвердить опасения.

Только не сегодня, только не сегодня. Только не в такую ночь.

Пробежав две комнаты, она устремилась вниз по лестнице, и глаза у нее округлились от ужаса.

Пробежав две комнаты, она устремилась вниз по лестнице, и глаза у нее округлились от ужаса. Его ботиночки пропали… И Дороти кинулась к двери. На улице ревущий ветер пригвоздил ее спиной к стене, скрадывая ее голос и рассеивая его без следа. В свете молнии мелькнула разъяренная пучина, вздыбившиеся волны, побагровевшее небо. К горлу подступила тошнота. Спотыкаясь, Дороти пошла наперерез ветру и невольно очутилась у домика Джозефа, или это он ее нашел, услышав, как она выкрикивает имя сына посреди ревущей бури? Она вырывается, силясь спуститься на Отмель.

«Нет, Дороти, тебе туда нельзя. Только не в одиночку». И сейчас Дороти припоминает, что Джозеф потащил ее следом к соседнему домику и колотил в дверь до тех пор, пока, бог знает сколько времени спустя, кругом не замельтешили размытые под проливным дождем огни фонарей, когда сельчане бросились на помощь, крича во мраке: «Моисей, Моисей!». Ночь для нее слилась в единую пелену ледяного дождя и слепящего ветра, пронизанную именем сына, как вдруг Джозеф выкликнул: «Сюда, сюда!», и Дороти ринулась к нему. В глубине души она уже увидела у него на руках мальчика, прижатого к самой груди, мокрые темно-серебристые волосы Моисея, его обмякшее тело, лоснящуюся кожу в потемневшей, насквозь промокшей и промерзшей одежде – но он живой, живой, живой… Однако стоит ей открыть глаза, как к ней подходит Джозеф и протягивает крохотный коричневый ботиночек, залитый дождем.

Позже, вспоминается Дороти, кто-то накинул ей на плечи пальто. Все это время она простояла в одной ночной рубашке. Кто-то помог ей подняться по лестнице, привел домой, сквозь зубы влил в нее виски – все, лишь бы ее отогреть.

Воспоминания накатывают, будто полузабытые сны, и рассеиваются, стоит ей за них ухватиться.

Она все время мерзла; а по ночам оставляла дверь незапертой, чтобы Моисей мог войти, если вдруг она заснет, хотя она старалась не спать и сидела в кресле, дожидаясь его, а чтобы не уснуть, вязала ему теплую одежду. Каждое утро Дороти готовила ему овсянку, ведь он наверняка вернется голодный. Держала его комнату в порядке, стирала белье, не выпускала из рук связанный для него свитер, во что бы то ни стало хранила ботиночек, ведь он ему еще понадобится. Как же он без него? Он был еще совсем ребенок, чтобы оставаться без присмотра. И она не понимала, как сама не умерла следом за ним, как сумела без него прожить от силы день, пока однажды не обнаружила, что начинает мало-помалу терять его образ – запах, голос, ребячливое личико, руки, мягкость их прикосновения, – и она доставала его вещи из ящиков и прижимала к лицу. Ей снилось, как она мечется из комнаты в комнату в поисках сына, но со временем, чем больше между ними пролегало дней, месяцев и лет и чем сильнее тускнел его образ, страх забвения переродился в страх перед картинами прошлого.

Но и это еще не все – что-то она упускает, что-то смутно шевелится в памяти, и она тихонько стонет, потому что вспоминает, что это. И в этот переломный момент Дороти ничего не остается, кроме как столкнуться с истиной лицом к лицу.

К двери. К двери. Она опять прокручивает в голове случившееся. В ужасе бежит по лестнице, минуя комнаты, хватается за ручку, и под натиском ветра дверь распахивается настежь. Она вызывает в памяти эту картину снова и снова, но ничего не меняется. То, что Дороти всегда втайне знала, но была не в силах принять.

Она не закрыла защелку. Защелка была открыта.

Она ее не закрыла.

Не уберегла свое дитя.

Она сама во всем виновата.

В конце концов Дороти поднимается на ноги. Она заходит в соседнюю комнату, и мальчик оборачивает к ней припухшее со сна лицо. Дороги касается его волос. Лицо мальчика подсвечивают отблески огня, окаймляют его голову сияющим нимбом. Ее чуть не захлестывает некое необъятное чувство, но Дороти его подавляет.

Она идет в свою комнату и надевает теплое платье, плотные шерстяные чулки и перчатки, натягивает сапоги и кутается в шаль. Вернувшись к мальчику, Дороти бережно поднимает его с постели и оборачивает одеялом. Спустившись с ним по лестнице, она выходит из дома и, даже не придерживая дверь, уходит прочь без оглядки.

На небе ярко светит полная луна, под ногами хрустит снежный наст. Дороти сворачивает на Копс-Кросс. Кругом ни души, и в такую рань даже в окнах не теплится свет. Над головой простирается бескрайний небосвод, и Дороти мерещится, словно она лишь крохотная точка, что с трудом бредет по белоснежному холму меж крохотных домишек и лавочек, а над ней нависают необъятные просторы Вселенной. Она встает, окидывая взглядом мириады звезд, пронзивших бархатное небо, и внезапно они плывут у Дороти перед глазами, словно сыпятся с неба дождем. Сморгнув, она продолжает путь.

И останавливается, только поравнявшись с бакалейно-кондитерской лавкой «Браун». Дороти делает глубокий вдох и стучится. В окнах темно, как в лавке, так и на втором этаже. Дальше по улице фонарщик зажигает уличный фонарь. Она стучится опять. Тишина. Дороти выжидает, и наконец из-за двери доносится шарканье, кто-то приглушенно выругивается, и в глубине лавки вспыхивает крохотный рыжий огонек. Он разрастается.