Читать книгу - "Дар рыбака - Джулия Р. Келли"

– Чего ты так боишься?

И Джозеф уже отходит было к лодке – обвязать последний канат.

Но тут ее внезапный крик вгоняет его в ступор.

– Боюсь? Боюсь? Да кем ты себя возомнил, чтобы мне такое говорить?

Джозеф оборачивается и только тут замечает – явственно, как белый день. Ее страх перед ним.

– Разве ты не понимаешь? Кто-то может догадаться.

– Ты про то, что было между нами той ночью?

И он понимает, что дело именно в этом – она не может этого себе простить оттого, что горела желанием ничуть не меньше него. До чего же унизительно, что эта самая ночь, когда они нашли друг друга, столько лет тому назад, стала величайшим любовным подвигом всей его жизни, и за это он ее ненавидит – за врезавшийся в память запах, мягкость кожи, сладостный вкус ее пота, благосклонность тела, недосягаемого с тех самых пор.

– Подумаешь, какой пустяк, – отмахивается он, и большего преуменьшения трудно представить, – сущий пустяк. Забудь. Я уже и сам думать забыл, – а сам ощущает на губах вкус ее пота, жар ее дыхания, запах волос, промокших под дождем, в брызгах прибоя.

От внезапной пощечины у Джозефа перехватывает дыхание. Моисей бежит к Дороти, и, когда жжение чуть отступает, он замечает – как она прячет мальчика за спину, ее мучительное «нет», исказившие ее лицо терзания в едком свечении наступающей бури.

И наконец его осеняет, чего она так боится и о чем люди могут невзначай догадаться.

Он встает на колени, берет мальчика за руку и тихонько привлекает к себе.

Голос у Дороти обращается в шепот:

– Нет, нет…

Он заглядывает Моисею в глаза, и в голосе его сквозит непритворное изумление:

– Но откуда такая уверенность? Наверняка можно узнать всего в одном случае.

Он поднимает на нее глаза.

– Хочешь сказать, вы с Уильямом?..

У Дороти вырывается остервенелый вопль, после чего она сама хватает сына за руку, и в эти несколько секунд, что Джозеф с Моисеем смотрят друг в другу глаза, прежде чем Дороти уводит его через весь пляж к скалистой лестнице, он первый и последний раз в жизни смотрит на мальчика и точно знает, что приходится ему отцом.

Теперь

Агнес и настоятель

Настоятель усаживает Агнес на стул, и с его подачи она опускает голову на колени. Ему и самому как будто неспокойно. Из всего того, что Агнес могла бы сказать, такого он никак не ожидал.

Поставив рядом стул, он садится и ждет, раздумывая, что же ей ответить. Проходит время, и Агнес наконец выпрямляется, но лицо закрывает руками. Настоятель осторожно их отводит.

– Ну же, Агнес, расскажи все по порядку.

И Агнес, заикаясь, начинает рассказ. Рассказывает об отце, о Джозефе и его добродушии. Рассказывает, как надеялась, что они с ним поженятся, пока не объявилась Дороти, и как пыталась добиться, чтобы он выбрал ее, но явно где-то ошиблась, потому что он из раза в раз выбирал Дороти, пока они с Джини на корню не расстроили их отношения. Как после этого она вышла замуж за Скотта, как ее упования на собственных детей так и остались горестными, безутешными упованиями, и может, это было наказание ей за содеянное, но ведь несправедливо, что у Дороти родился Моисей, прелестный мальчик, а она осталась ни с чем, и по ночам, лежа в постели, она снова и снова раздумывала, как его увести, ведь Дороти его не достойна – и заслужила только горе, что досталось Агнес, ведь в другой жизни каким-то неведомым образом Агнес должна была жить с Джозефом, и наверняка у них родились бы дети, а в тот момент, когда она его лишилась, когда его увела Дороти, тогда и решилось ее бесплодное, бездетное, безрадостное будущее со Скоттом.

Слова сами собой выплескиваются наружу, по щекам струятся слезы, и она рвет на себе волосы. Из-под рукавов у Агнес виднеются синяки – царапины, отметины от пальцев, – и настоятеля охватывает такая всеобъемлющая печаль, такое сострадание и праведная любовь за выпавшие на ее долю муки, что к нему не сразу возвращается дар речи.

Он накрывает руками ее ладони. И вспоминает, как она сидела в церкви, стискивая в руках красный мячик.

– Расскажи, что ты сделала.

Голос у Агнес обращается в хриплый стон.

– Я… Я заговорила с ним, заметила их в мясной лавке. Он выронил мячик. И мячик закатился под прилавок. А она так на него разозлилась. И выставила за дверь. А я ему сказала, что мы можем поиграть в мячик вместе, если он зайдет ко мне.

Лицо ее застывает маской ужаса.

– Я не хотела… Вернулась домой и сразу поняла, что совершила ошибку. Я не хотела подвергать его опасности. Ни в коем случае, и в мыслях не было. Я лишь хотела с ним увидеться и, наверное, проучить Дороти. Но той ночью он… Господи боже, это было накануне бури.

Она закрывает руками лицо.

Настоятель сглатывает.

– То есть, иными словами…

Он тянется к мячику дрожащими руками.

– Это Моисея?

Резина вся покрылась вмятинами и выцвела. И настоятель переводит взгляд на съежившийся силуэт, закрывшие лицо обветренные, покрасневшие руки, зазубренные, до мяса сгрызенные ногти. Он насилу заговаривает:

– Так он пришел к тебе, той ночью? И что же случилось?

Агнес невольно опускает руки.

– Нет! – отвечает она, мотая головой.

– Я не понимаю.

Настоятель указывает на мяч.

– Но тогда откуда у тебя вот это?

Агнес заливается слезами.

– Я все проспала, сама не понимаю, как так вышло. Проспала все на свете. Мужчин, которых позвали на помощь, вызвали прямо из кабака, так что Скотт домой не приходил. Я даже не подозревала, что случилось, пока он не вернулся, чуть ли не с восходом солнца – уже после того, как Джозеф отыскал ботиночек.

– А как же мячик?

– Я ходила на Отмель. Тоже искала, вдруг – вдруг его тело все-таки вынесет с прибоем на берег. Каждый день ходила, много дней подряд, и нашла его мячик. Во время отлива – в проломе между камней.

Агнес качается взад-вперед на стуле, но смотрит настоятелю в глаза.

– Понимаете? Он же наверняка пошел ко мне. Это я выманила его из дома к себе.

Настоятель едва переводит дыхание. Все еще дрожащими руками он откладывает мяч на стол.

– Агнес… Послушай внимательно. Моисей везде носил с собой этот мяч – никогда с ним не расставался. Дороти не раз об этом говорила, да и я тоже видел. Он обожал этот мяч.