Читать книгу - "Первая на возвращение. Аристократка в Советской России - Ирина Владимировна Скарятина"

слоновой кости и коллекцию чу́дных пасхальных яиц с миниатюрами и драгоценными камнями, некогда принадлежавшую последней императрице. В стеклянном шкафу стоит огромный серебряный обеденный сервиз, подаренный Екатериной II князю Голицыну. У окна помещён совместный трон Петра Великого и его сводного брата Ивана, на котором те сидели, будучи детьми.

В первом зале внизу снова стеклянные витрины, полные одежд из серебряной и золотой парчи, великолепных коронационных мантий и украшенных драгоценными камнями корон, которые носили разные цари. И там же стоят троны Михаила Романова и его сына Алексея, а также Елизаветы, Екатерины и Павла. Во втором же представлены изысканные, в перьях и драгоценных камнях, конские сбруи, а в третьем – тяжёлые позолоченные кареты, принадлежавшие царям, царицам и придворной знати.

К моему разочарованию, мы не смогли посетить ни Большой Кремлёвский дворец, ни знаменитую древнюю Грановитую палату, так как оба они были временно закрыты на ремонт. Не пустили нас и в прекрасный Сенатский дворец в северо-восточной части Кремля, который теперь называется Дворцом советского правительства и занят Центральным исполнительным комитетом и Советом народных комиссаров. Но нам удалось полюбоваться Царь-пушкой и Царь-колоколом, башней Ивана Великого, колокола которой прежде столь гордо звенели на всю Москву в пасхальную полночь, и тремя старыми соборами XV–XVI веков, где крестили, венчали, короновали и хоронили царей: Благовещенским, Успенским и Архангельским. В последнем погребён Иван Грозный с сыновьями, а также родич моих предков князь Василий Шуйский. С давних времён здесь хоронили всех московских царей и только начиная с Петра стали делать это в Петропавловском соборе Ленинграда.

Кремлёвские соборы находятся в прекрасном состоянии, а их настенные росписи восстанавливают до первоначального вида.

В тот день было очень холодно, ветер ледяными порывами дул вокруг дворцов и церквей, и у меня замёрзли пальцы, пока я деловито записывала свои новые впечатления от Кремля в маленькую красную записную книжку, которую повсюду носила с собой. Неожиданно Вик, заметив, что я делаю, налетел на меня, словно разъярённый ястреб.

"Ты с ума сошла, – процедил он. – Да ведь мне только что сказали, что вон там окна Сталина. Прекрасное же место ты выбрала для своего дневника".

"И что с того? – запротестовала я. – Я не делаю ничего запретного. Просто пишу о парочке впечатлений, вот и всё".

Но он выхватил у меня книжку и, сунув её в карман пальто, не отдавал, пока мы не покинули стены Кремля.

В тот же день мы собрали два чемодана и поехали на Курский вокзал, где в половине четвёртого сели на скорый поезд до Ростова-на-Дону. На сей раз мы ехали первым классом в одном из старых, ещё дореволюционных международных спальных вагонов, и Вик, познавший до сих пор только русские второклассные "мягкие" и третьеклассные "жёсткие" места, пришёл в полный восторг от привлекательности и удобства нашего купе с его синими кожаными стенками, толстым ковром, отменными кроватями, комфортными лампами для чтения, передвижными столом и стулом и примыкающей к купе гардеробной.

"Признаюсь, это шикарный вагон, – воскликнул он, тщательно осмотрев купе, – ничем не хуже любого американского пульмана, и мы тут прекрасно отдохнём после всей этой долгой ходьбы". И, вытянув ноги, с довольным видом стал смотреть в окно на Россию.

Часть Третья. По Советскому Союзу

Украина и Северный Кавказ

1

Уезжая из Москвы, я не испытывала особенной жалости, поскольку никогда не жила там подолгу и, следовательно, не имела глубокой привязанности к этому городу. Мы провели в нём очень интересные дни, и я была рада, что нам удалось увидеть всё, что возможно, однако меня не охватывало столь острое страдание, как при отъезде из Ленинграда. Ибо Ленинград (Петроград, Петербург) – мои горячо любимые родные палестины, где я появилась на свет и прожила бо́льшую часть жизни до октября 1922-го года, а Москва – просто ещё один большой и красивый город, не властный над моим сердцем.

В первый раз я увидела Москву, лишь когда мне было лет двенадцать и мы следовали через неё с Генералом, Докой, Наной и Шелли по пути из нашего старинного загородного поместья в Троицком в Петербург к моей матери. Так как между прибытием и отправлением поездов выдалось часа два или три, Генерал отвёз нас в центр города и, заехав к Иверской Божьей Матери, доставил в знаменитый трактир Тестова – первый ресторан в моей жизни. И, пока я с любопытством и трепетом оглядывалась по сторонам, он заказал мне все типично московские блюда, сытные и тяжёлые, с огромными порциями всего и вся, и я набивала и набивала рот, наедаясь до отвала и слушая при этом механический орган, который он велел половому завести специально для меня. Потом он покатал нас по округе, завезя в Скарятинский переулок, названный так, по его словам, в честь моего прадеда, некогда жившего в показанном мне доме.

Как только поезд отошёл от вокзала и медленно двинулся сквозь отдалённые районы и пригороды, я, сидя у окна напротив Вика, стала смотреть на прекрасные виды Москвы, купавшейся в мягком и золотистом солнечном свете уже угасавшего зимнего дня. Мы проезжали знакомые мелкие полустанки и места, которых я не видела с осени 1916-го, когда в последний раз возвращалась в Петроград из Троицкого Орловской губернии. С тех пор как я была ребёнком, я совершила кучу поездок по этой линии, являющейся самым прямым маршрутом между Севастополем, Орлом, Москвой и Ленинградом. Ведь, проводя каждое лето в Троицком и каждую зиму в Петербурге, мы, естественно, многократно перемещались туда-сюда по железной дороге.

Мы проехали Царицыно, любимое летнее место отдыха москвичей, где на заднем плане мрачно маячили развалины одного из екатерининских дворцов, потом Подольск, потом Серпухов. Сидя у окна, я глядела, как мелькают знакомые равнины, поля и леса с серебристыми берёзами, и горло моё сжималось, а глаза подёргивались пеленой, когда воспоминания о прошлом вдруг окутывали меня, словно туман. И снова, как в Ленинграде, меня охватило странное, жуткое ощущение, что я всего лишь призрак, коему после многих лет скитаний наконец-то позволено побывать в разных местах, где он жил во время своего земного бытия.

Яркая полная луна взошла на сине-розовом фоне того, что в детстве я называла "китайской стороной неба", тогда как на западе алое сияние заходящего солнца постепенно угасало, превращаясь из багряного в розовый, из розового в бледно-золотисто-зелёный и из золотисто-зелёного в серебристо-голубой, который с каждым мигом становился всё темнее и наконец слился с тёмно-синим безоблачным куполом. Потом наступила