Читать книгу - "Последнее лето перед революцией - Анна Михайловна Пейчева"

назад, проиграв очередную битву депрессии, Есенин не удержался в образе милого крестьянина, на мгновение приоткрыл публике свое истинное лицо. Третьего июля на вечере у Мурашова157 бурно обсуждалась картина «Пожар Рима», на которой изображен был римский император Нерон, пытавшийся найти вдохновение в огне и страданиях своих подданных. Спросили мнение Есенина по поводу жертв, которые можно принести своей музе.

Напрямую поэт не ответил. Потому что не будешь же всем рассказывать про полуторогодовалого сына Юрочку, брошенного на алтарь творчества и славы. В общем-то гнусная тогда случилась история. Жил Есенин в Москве с одной женщиной, потом родился этот Юрочка, и спустя три месяца Есенин понял, что для отцовства он не создан, пеленки его совершенно не прельщают, жутко мешают поэзии. Поэтому поэт сел на поезд и уехал от орущего младенца, сначала в Крым, потом в Петроград – завоевывать литературный Олимп.

Мотивы Нерона Есенин мог понять. Но признаваться в этом было бы неправильно.

Так что Сергей просто подошел к письменному столу Мурашова, взял альбом и быстро, без помарок написал: «Слушай, поганое сердце, сердце собачье мое…»

Все сразу так растерялись, такие пораженные лица у них сделались, что Есенин зарекся сочинять правдивые стихи. Хочет публика про пряные вечера и звездочки ясные – значит, будут ей и звездочки, и листва золотая, и вода розоватая. И после летней поездки Есенина в родную деревню он напишет умильное:

«Даль подернулась туманом,

Чешет тучи лунный гребень.

Красный вечер за куканом

Расстелил кудрявый бредень…» 158

И лишь одному только Мурашову откровенно признается: «Дома был – только растравил себя и все время ходил из угла в угол да нюхал, чем отдает от моих бываний там, падалью или сырой гнилью».

Что ж, пускай проницательную рыжую пифию Есенину не провести; но большинство почитателей его таланта ничего не заподозрят; они, наивные, так и будут считать его певцом голубой Руси, черемухи душистой да реки серебристой. На эту удочку уже попалась самая крупная рыба – сама императрица Александра Фёдоровна.

Раздумья Есенина внезапно прерывает полковник Ломан – статный усатый монархист, преданный царской семье до мозга костей, любитель живописи, музыки, русской старины и вообще всякого искусства во всех формах.

– Ну что, друг мой Есенин, пляши!

Поэт неохотно привстает навстречу своему покровителю, спасшему его от службы на фронте. Газетные вырезки соскальзывают с колен Есенина и разлетаются по полу, как жухлые осенние листья.

– Ну, Есенин, говорил я тебе, что Ее Величество тебя отблагодарит за увеселение?

– Так точно, господин полковник, говорили, – заметно приободряется Есенин. – А что же, есть хорошие вести из дворца?

– Есть, есть, – довольно ухмыляется полковник. – Выхлопотал я для тебя одну особенную вещь.

Есенин чуть не прыгает от радостного предвкушения, как ребенок в ожидании деньрожденных подарков. Он знал, что поставил на правильную лошадь.

Двадцать второго июля, по случаю тезоименитства великой княжны Марии Николаевны, полковник Ломан устроил в лазарете «увеселение» в русском народном стиле – с дивертисментом и маленьким спектаклем. Гвоздем программы стало блестящее выступление санитара Есенина. Он прочел высочайшим особам свою поэму «Русь», а также специально сочинил для них следующее стихотворное приветствие:

«В багровом зареве закат шипуч и пенен,

Берёзки белые горят в своих венцах.

Приветствует мой стих младых царевен

И кротость юную в их ласковых сердцах.

Где тени бледные и горестные муки,

Они тому, кто шёл страдать за нас,

Протягивают царственные руки,

Благословляя их к грядущей жизни час». 159

По окончании концерта полковник Ломан подвел Есенина к императрице и ее дочерям и отрекомендовал его как «талантливого народного сказителя». По случаю праздника Есенин был приодет в канареечную рубаху и алые русские сапожки – на таком высоком каблуке, что под ним яблоко можно было катать. Александра Федоровна окинула его бутафорию усталым взглядом и явно осталась довольна. Пригласила его участвовать в «патриотических вечерах», которые регулярно устраивались в одном из царскосельских павильонов. Есенин, смущаясь и подбирая как можно более архаичные народные слова, превыспренно поблагодарил «матушку царицу», преподнес ей подарки: экземпляр «Радуницы» и разукрашенный свиток со своим приветствием, исполненным славянской вязью.

А теперь – ответный сюрприз из дворца!

– Что же, что мне будет? – расспрашивает полковника Есенин.

– Часы! – торжественно объявляет Ломан. – Золотые. С изображением государственного герба на крышке.

– Неужто с золотым орлом? – обмирает Есенин, не веря своему счастью.

– С ним, – важно кивает Ломан, улыбаясь в свои роскошные усы и пожимая поэту руку на прощание. – Только что узнал, вот решил к тебе забежать, порадовать. Скоро и официальный указ выйдет.

«Нате, выкусите, безмозглые дураки», – мстительно думает Есенин, вспоминая Гиппиусиху и ее снобов-прихлебателей, которые пришли в ужас, узнав «чудовищную» новость: «душка» Есенин представлялся императрице! «Гнусный поступок», – носилось по либеральному Петрограду. Рассказывали, что Софья Исааковна Чацкина, издательница журнала «Северные записки», на пышном приеме в своей гостеприимной квартире истерически рвала рукописи и письма Есенина, визжа: «Отогрели змею! Новый Распутин! Второй Протопопов!» Тщетно ее более сдержанный супруг уговаривал расходившуюся меценатку не портить здоровья «из-за какого-то ренегата»160.

«Я вам покажу ренегата, – злится Есенин. – Дураки, злые дураки! Ну и оставайтесь со своим сумасшедшим Маяковским».

Как раз недавно извечный соперник Есенина вновь наорал на посетителей богемного «Привала комедиантов»161 – в стихотворной форме, разумеется:

«Вам, проживающим за оргией оргию,

имеющим ванную и теплый клозет!

Как вам не стыдно о представленных к Георгию

вычитывать из столбцов газет?!

Знаете ли вы, бездарные, многие,

думающие нажраться лучше как, —

может быть, сейчас бомбой ноги

выдрало у Петрова поручика?..» 162

А потом, без перерыва, Маяковский выдал следующее:

«Когда все расселятся в раю и в аду,

земля итогами подведена будет -

помните: в 1916 году

из Петрограда исчезли красивые люди»163.

«А вот есть еще в Петрограде красивые люди, – мысленно спорит Есенин, заваливаясь обратно на кровать и вновь отдаваясь во власть змеи-депрессии. – Я вам покажу, маяковские и гиппиусихи, вы меня еще зауважаете! Придет мое времечко, придет, придет, желанное… А может, вообще женюсь на великой княжне Марии Николаевне! Войду в Семью. Мария хороша – настоящая русская красавица, статная, полная, с темно-синими блюдцами, не то что ее худощавые сестрички, те на свою европейскую родню похожи… Женюсь, ей-богу, женюсь! Через год ей восемнадцать, можно будет свататься. Вон она как на меня смотрела на концерте! Заживем как в той сказке, где Иванушка на царевне женится. А что? Императорская семья все русское народное любит… Пока золотые кудри мои при мне, ни одна женщина мне не откажет. Войну только выиграем – и все будет хорошо…»