Читать книгу - "Последнее лето перед революцией - Анна Михайловна Пейчева"

Царское семейство отдыхает на берегу Днепра. Слева направо: Николай II, Александра Федоровна, великая княжна Татьяна. Окрестности Могилёва, 1916 год.

Великие княжны на прогулке в окрестностях Могилёва (1916).

Великие княжны на берегу Днепра. Могилёв, 1916 год.

Великие княжны Мария (слева) и Анастасия (справа) с двоюродным дядей великим князем Дмитрием Павловичем. 1916 год.

Великие княжны Мария и Анастасия навещают раненых солдат в госпитале.

Императрица Александра Федоровна с дочерьми в госпитале, где они работали простыми медсестрами.

Николай Деменков (слева) и великая княжна Мария (смотрит на него).

Офицер Николай Деменков (в верхнем ряду третий слева) на общем фото с императрицей Александрой Федоровной, великими княжнами Татьяной и Анастасией.

Мария пьет чай с семьей на балконе Александровского дворца в Царском Селе под Петербургом (1916).

Николай Деменков стоит на заднем плане слева, его лицо частично скрыто фуражками других офицеров.

Слева направо: великие княжны Мария, Ольга, Анастасия и Татьяна Николаевны во время домашнего ареста в Царском Селе. Весна 1917 года.

Мария на прогулке в ссылке в Тобольске (1917).

Тем временем в прессе

Из статьи Василия Васильевича Розанова «Война 1914 года и русское возрождение»: «Ни одной нигде хвастливой фразы не приходится слышать. Все инстинктивно чувствуют надвинувшуюся грозу, и знают, что около грозы никакое праздное слово неуместно. А хвастливость – праздное слово. Но слышится решительно везде одно великое, радующее слово: «Будем все как один, забудем все свои разделения и все домашние былые ссоры».

И вот бьются наши сердца тревогою, готовностью и героизмом. Теперь у всех погоны на плечах – у крестьянина, у рабочего, у чиновника, у купца; у многих эти погоны лягут на плечи, и, видимо, у других они лягут невидимо, заставив вздыматься его грудь по-солдатскому, по-военному. Ныне мы все воины, потому что наша Россия есть воин, а с Россиею – мы все. Вот что подняло нас… Ноги не стоят, а бегут. Всем куда-то хочется… Все точно идут в поход: одни – физически, другие за ними – мысленно, и верою, и крестом.

Великая минута, великий год. Много он унесет, но много и принесет. Теперь мы все живем день – за неделю, неделю – за год. Души расширились, и тело не поспевает за душою и от этого так торопится, спешит и трепещет. Оттого не сидится дома, оттого хочется выйти каждому на улицу и слиться с волнами народными.

Старый былинный Микула Селянинович пробуждается, – и около него будет много хлопот немецкому гренадеру»171.

***

Из «Невоенного дневника» Дмитрия Сергеевича Мережковского: «Новый Хлестаков, размеров небывалых, «апокалипсических», лжет вовсю, и отравленные ложью листки газет – отравленный хлеб, которым люди питаются.

Можно быть великим и скромным, но нельзя говорить: я скромен и велик. Пусть другие хвалят меня, но если я сам себя буду хвалить, то мне могут сказать: гречневая каша сама себя хвалит. Один юный славянофил в публичной лекции доказывает «по Достоевскому», что все немцы – «нехристи», а настоящие христиане, «богоносцы» – только мы, русские.

«Запад уже сказал все, что имел сказать. Ex oriente lux. Теперь Россия призвана духовно вести европейские народы, на нее возложена страшная ответственность за духовные судьбы человечества», – возвещает С. Булгаков172. «Давно пора… Давно пора говорить такие речи!» – восклицает Розанов, приводя эти слова Булгакова.

«Занимается новый, быть может, последний день всемирной истории, – пророчествует Вл. Эрн173. – По предвечному плану Создателя мира, с внезапностью чуда Россия вдруг заняла едва ли не первое место в начавшемся катаклизме (т. е. в „последнем дне“, в кончине мира). Она выступает в роли вершительницы судеб истории… Она должна склониться перед Промыслом и Ангелу-благовестителю ответить: «Се раба Господня, да будет мне по слову твоему». Известный писатель может быть доволен: если мы страдали доныне «излишнею скромностью», то теперь от нее освобождаемся.

«Вдруг все легло плашмя, я не могу иначе назвать ту совершенную перемену тона газет и журналов, которые, вчера западнические, – сегодня повторяют славянофильство», – умиляется В. Розанов («Война», с. 55).

Да, «все легло плашмя». И всякое тихое слово в этом неистовом хоре кажется «изменой отечеству». Только стоном стоит соловьиное пенье над кровью»174.

Толпы собираются у Думы в Петрограде в первые дни февральской революции 1917 года.

Телеграмма командующего Петроградским военным округом генерала Хабалова Николаю II о невозможности подавить революционное восстание в Петрограде. Февраль 1917 года.

Манифест Николая II об отречении от престола.

Эпилог

Лето 1935 года.

Франция. Париж.

Великолепное кабаре Etoile de Moscou175 располагается на улице Фостен Эли, в лучшем районе Парижа – фешенебельном шестнадцатом округе. Справа, на другом берегу Сены, Эйфелева башня, слева – Булонский лес. До садов Трокадеро с чудесными фонтанами – рукой подать.

Внутри кабаре похоже на круглую бонбоньерку, обитую красным сафьяном: высокие потолки, масса живых цветов, ослепительные хрустальные люстры. Посередине – площадка для выступления артистов, венгерский оркестр играет бравурные марши, легкие популярные мелодии и пронзительные русские романсы.

За столиками – усталый князь Юсупов со своей скромной супругой Ириной, племянницей императора Николая II; нервный и бесконечно талантливый парижский балетмейстер Серж Лифарь, которого кое-кто еще звал Сергеем Михайловичем; брутальный французский писатель Жозеф Киссель со своей женой Катей Гарнгардт; неприступная королева мирового экрана Марлен Дитрих, увлеченно беседующая с улыбчивой простушкой, звездой французского кино Симоной Симон.

Гостей встречает высокий полный метрдотель с обаятельной улыбкой и военной выправкой. Шикарный белый смокинг смотрится на нем как морская форма. Из нагрудного кармашка выглядывает белый платок в голубую полоску. Метрдотель непринужденно шутит, вкусно рассказывает о новинках в меню – устрицы с залива Аркашон, борщок Разумовой, диабли,