Читать книгу - "Последнее лето перед революцией - Анна Михайловна Пейчева"

Солдаты Экспедиционного корпуса Русской армии с орденами Святого Георгия несут службу в Шампани (Франция) в середине 1916 года.

Сергей Кравков, сын военного врача Василия Кравкова, стал известным ученым - психологом и психофизиологом, доктором биологических наук, академиком.

Юрий Сергеевич Кравков, внук военного врача Василия Кравкова, пошел по стопам деда – стал военным медиком, генерал-майором медицинской службы, начальником Главного военного клинического госпиталя им. академика Н. Н. Бурденко.

Тем временем на Марсе

Из автобиографии великого мечтателя, российского ученого и изобретателя Фридриха Артуровича Цандера: «Я родился 11/23 августа 1887 г. в г. Риге (Латвия) в семье доктора медицины, русским подданным. Мой отец был большим любителем естествоведения, и мы, дети, с ним часто посещали зоологический музей в Риге, в котором он в то время работал. Разнообразные экзотические животные, в особенности птицы, совместно с рассказами о том, что мы на других земных шарах могли бы найти еще вполне неведомых нам существ, а также и метеориты, которые хранились в музее, развили во мне с раннего детства стремление лететь на звезды. Мальчиком я читал с особым вдохновением книги и рассказы из области астрономии и межпланетных путешествий.

В 1905 г. я окончил реальное училище в Риге первым учеником. Затем я до 1907 г. был слушателем в высшем техническом училище в Данциге (Германия) на Машиностроительном Отделении; а с 1907 до 1914 г. – студентом Рижского Политехнического Института, на Механическом Отделении, которое окончил в июне 1914 года с отличием.

В 1908 г. мне совершился 21 год от роду, я стал официально взрослым, получил некоторое количество денег и первым делом закупил себе астрономическую трубу с диаметром объектива, равным 4 дюймам, длиною приблизительно в 1,5 метра. К этому времени мы, студенты, сорганизовали «1-е Рижское Студенческое Общество Воздухоплавания и Техники Полета» при Р. П. И., и я часто говорил товарищам, что нам нужно было бы поработать над вопросом о перелете на другие планеты. Во время великого противостояния Марса в 1909 г. я одновременно часто показывал в свою трубу товарищам планеты и звездные кучи.

В 1908 г. я впервые сделал попытку работать в области межпланетных сообщений: производил некоторые расчеты, относящиеся к истечению газов из сосуда, к работе для преодолевания притяжения земли, и некоторые другие.

С 1914 до 1918 г. я работал на заводе Резиновой промышленности сначала в Риге, затем в Москве, для того чтобы основательно познакомиться с производством резиновых изделий, так как резина – хороший изолятор от безвоздушного пространства.

С 1915 до 1917 г. я производил самые первые опыты, касающиеся оранжереи авиационной легкости, которая могла бы находить применение при перелетах на другие планеты, и имел некоторый успех: у меня выросли некоторые овощи (горох, капуста и отчасти другие) в цветочных горшках, наполненных взамен земли – толченым древесным углем, являющимся в 2 – 3 раза более легкой почвою, нежели земля или песок…»138

Фридрих Цандер в 1913 году.

Фридрих Цандер в Риге (1910).

Схема и внешний вид двигателя ОР-1. В 1930 году Цандер начал работу над первым советским ракетным двигателем.

Почтовые марки, посвященные Фридриху Цандеру (СССР – 1964 год, Латвия – 2012 год).

Первая фотография Марса, снятая в 1909 году американским астрономом Джорджем Хейлом в калифорнийской обсерватории.

Сергей Есенин. «Нет, не могу я стремиться в вечно сгнившую даль»139

Сергей Александрович Есенин (20 лет).

Санитар Полевого Царскосельского военно-санитарного поезда №143 Ее Императорского величества Государыни Императрицы Александры Федоровны.

Российская империя. Санкт-Петербург.

Казармы Феодоровского городка при лазарете №17

Их Императорских высочеств Великих княжон

Марии Николаевны и Анастасии Николаевны

в Царском Селе.

«Слушай, поганое сердце,

Сердце собачье мое.

Я на тебя, как на вора,

Спрятал в руках лезвие.

Рано ли, поздно всажу я

В ребра холодную сталь.

Нет, не могу я стремиться

В вечную сгнившую даль.

Пусть поглупее болтают,

Что их загрызла мета;

Если и есть что на свете —

Это одна пустота»140.

Есенин валяется на жесткой койке лицом вниз. Ему плохо. Он один в мрачной полутемной казарме, которая лишь названием отличается от острога. Есенин лежит здесь все время, когда не надо работать в лазарете. Нет, физически он полностью здоров и по-прежнему красив, как Лель. Но это все внешнее. Внутри же, под этой милой оболочкой с завитыми кудрями и заискивающим, нарочито простоватым взглядом, творится черт знает что. Депрессия, извечная спутница Есенина, вновь подняла свою змеиную голову, впрыснула в душу новую порцию яда. Горький привкус ненасытного самолюбия не смыть ни пивом, ни вином. Хотя Есенин и старается в этом направлении.

Тысяча девятьсот шестнадцатый должен был стать лучшим годом его жизни, а получилось все наоборот. В конце января вышла драгоценная «Радуница»141 – первый сборник стихов Есенина. Казалось бы, всё, цель достигнута, он признанный поэт, его публикуют, ему платят деньги за творчество! Но, так же как за обманчиво счастливым словом «Радуница» кроется скорбный день поминовения усопших, так же и одноименный сборник принес Есенину дурную славу.

Он так хотел внимания литературных критиков – и он его получил. А теперь страдал от детской обиды. Эти высокомерные снобы взялись за него всерьез.

Есенин вдруг проворно вскакивает с кровати и принимается рыться в своей тумбочке. Где же она, где… А, да вот же.

Он с ненавистью разворачивает газету «Приазовский край», пересланную ему приятелем сегодня утром, и с мазохистским удовлетворением перечитывает ехидные строчки некоего Б. Олидорта142, про которого раньше и не слыхал: «Нужна большая смелость, – пишет Олидорт, – чтобы после Александра Блока писать стихи о России. Сергей Есенин смелостью этой обладает, не на радость, впрочем, читателю. Стихи его пестрят сарафанами, девичьими голосами, удалыми парнями и прочей бутафорией. В стихах своих Есенин прибегает к весьма простому приему, освященному Уот Уитманом143: просто перечисляет всё то, что попадается ему на глаза. Но то, что у Уот Уитмана было неподдельным восторгом упоенного дикаря, впервые обретшего мир,