Читать книгу - "Елена Глинская. Власть и любовь. Книга 1 - Александр Михайлович Козлов"

и головы, — медленно проговорила регентша, видя по выражению глаз княгини, что ей удалось донести смысл сказанного. — Все ли доложила, Авдотья Никитична, не запамятовала ли еще каких крамольных слов, холопом оброненных? Не утаивай ничего, поведай все, как есть. Всяк глагол важен для государя нашего. Не преступи сей заповеди, да не прогневишь Бога ставленника.

— Все изложила, как на духу, — в тон ответила ей княгиня Шуйская. — Боле и добавить нечего. Потому не убоюсь предстать пред очами государя Иоанна, истинного нашего правителя.

Регентша напряглась: в этой фразе прозвучал скрытый намек. Авдотья намекала на то, что Елена не справляется с управлением державой, что ее правление приносит только недовольство в народе и беспокойство среди московской знати.

Елена Глинская почувствовала, как внутри нее вновь вздымается волна гнева, но она снова сумела сдержать ее.

— Благодарю тебя за попечение, боярыня Авдотья, но дозволь мне самой решать, что приносит скорбь моей державе. И уж точно не пустопорожний глагол твоего холопа.

— Разве? — лукаво улыбнулась княгиня. — А мне почудилось, как в воздухе витают перемены и что скоро все может перемениться. И уж точно не в лучшую сторону для тех, кто ныне так уверовал в непоколебимость власти своей.

— Тебе же ведомо, что слухи — сие яд, коий отравляет разум и разрушает доверие.

— Доверие! — Шуйская повторила это слово, словно пробуя его на вкус. — Да, се редкий дар в жизни нашей переменчивой. Но еще реже встречается истинная прозорливость. Умение зреть будущее, чувствовать надвигающуюся бурю — се, скажу, бесценно.

— Я не нуждаюсь в твоих советах, боярыня, — отрезала Елена, чувствуя, как ее терпение иссякает. — Но ежели еще раз услышу подобные речи, не поздоровится тебе. Так что, поостерегись в иной раз, прежде чем доносить «как на духу» все, что слухом вскормлено.

В палате стало совсем тихо. Все боярыни затаили дыхание, понимая, что Авдотья перешла грань. Она открыто намекала на возможность переворота, на свержение Елены с престола.

Княгиня Шуйская молча поклонилась, но в ее глазах плясали искорки триумфа. Хоть и сыграла вничью, она осталась довольна собой. Ее слова поселили сомнения в сердцах боярынь, заставив их задуматься о будущем, в котором правительница рискует лишиться своей власти.

День тянулся невыносимо медленно.

Елена Глинская тщетно старалась сосредоточиться на государственных делах, но слова Авдотьи постоянно звучали у нее в голове. Регентша хорошо понимала, с какой целью княгиня Шуйская устроила весь этот спектакль. И дело отнюдь не в бесстрашии или легкомыслии придворной боярыни-казначейши. Наверняка, все спланировал ее супруг — коварный Василий Васильевич. Если бы Елена дала волю своему гневу и приказала бросить княгиню Шуйскую в темницу, это только подстегнуло бы ее врагов ускориться и нанести сокрушительный удар.

Именно поэтому великая княгиня с нетерпением дожидалась вечера, чтобы согласиться на все, что бы ни предложил ей Михаил Глинский.

Глава 10

Василий тещу невзлюбил,

Род Якшичей пристыдил:

Усадил за стол кривой,

От двора потом долой.

Дочь за мать сердечко рвет,

Но не в силах снять сей гнет.

Узкие коридоры дворца, выложенные тесаным камнем, издавали приглушенное эхо шагов Елены Глинской, которая с отрешенным видом направлялась в свои покои. Потолок, украшенный фресками с изображением ангелов и святых, выглядел невероятно высоким и словно возносился ввысь, наполняя атмосферу величием и духовной гармонией. Однако теснота и полумрак переходов создавали ощущение замкнутости, как будто стены нарочно препятствовали ее стремлению двигаться вперед.

Солнце, пробиваясь сквозь узкие окна дворцовых переходов, казалось, насмехалось над великой княгиней. Каждый солнечный луч, проникая внутрь, подчеркивал усталость, отразившуюся в тенях под ее темными глазами, и едва заметную дрожь в тонких пальцах. После почти часового разговора с княгиней Шуйской Елена ощущала себя опустошенной. Каждое слово коварной боярыни, хоть и прикрывалось показной почтительностью, таило в себе скрытую неприязнь и насмешку над ее происхождением.

Шелк платья шуршал, когда великая княгиня переступила порог своих личных покоев. Здесь, вдали от любопытных глаз и шепотков двора, она могла позволить себе сбросить маску непроницаемой державности.

В комнате царил уютный полумрак, слегка рассеиваемый мягким светом, исходящим от печи с красивой изразцовой облицовкой. Массивные дубовые панели стен украшали занавеси с изображениями охотничьих сцен, а центральное место занимал массивный стол, покрытый парчовой скатертью. На столе лежали свитки и бумаги — угрюмое свидетельство многочисленных забот великой княгини.

У огня сидела ее мать, Анна Стефановна, — маленькая, пожилая женщина. Одетая во все черное — бархатный опашень и богато вышитый плат, укрытый легким убрусом, — она подняла на дочь пронзительные, как у кошки, глаза. Несмотря на свой преклонный возраст, Анна Стефановна держалась с царственной грацией, а во взгляде читалась та мудрость, что приходит с долгими годами испытаний.

На ее лице всегда отражалось недовольство — неизгладимое напоминание о свадебном пире дочери Елены и великого князя Василия III. Тогда государь указал своей теще на место за «кривым столом», то есть ниже своих боярынь, чем недвусмысленно подчеркнул разницу между ее обедневшим родом Якшичей и правящей династией Рюриковичей.

С того дня Анна Стефановна поняла, какое место ей отведено при московском дворе. Хотя она и прежде не забывала о своем происхождении, теперь эта горькая истина стала для нее не просто осознанием, а неизгладимым клеймом, выжженным в душе. Хотя по браку с Василием Глинским она принадлежала к княжескому роду, но в глазах кремлевского окружения по-прежнему оставалась женой брата литовского вельможи-бунтаря, а не ровней великой московской династии. Этот негласный приговор читался не в словах и указах, а в каждом взгляде и жесте Василия III и всей придворной знати, в самом воздухе кремлевских палат.

Унижение тяжким грузом легло на плечи Анны Стефановны. Словно невидимая стена отделила ее от пышного торжества дочери. В глазах Елены она читала и радость, и тень печали, отражавшую ее собственную боль. Напротив, в кошачьих глазах матери Елена видела немой упрек, но была бессильна что-либо изменить. Даже в брачную ночь, когда по традиции матери новобрачных присутствовали среди родовитых боярынь, проверяющих ложе молодых, Анне Стефановне указали место в окольных теремах, где обитали сенные девки, поварихи и прочая дворцовая челядь. Там, среди простого люда, ей предстояло проводить свои дни, подобно тени, не смеющей приблизиться к свету великокняжеского величия.

Елена, гордая и своенравная, не могла смириться с вопиющей несправедливостью. Наутро после свадьбы она, собрав всю свою смелость, попыталась поговорить с великим князем. В ее хрупких руках была лишь надежда на милосердие, на простое уважение к