Читать книгу - "Елена Глинская. Власть и любовь. Книга 1 - Александр Михайлович Козлов"

витиеватый почерк писцов запечатлевал все поступления и выдачи. Авдотья с удивительной легкостью принимала решения, касающиеся множества важных вопросов. Она определяла, сколько средств следует выделить на нужды государства, какие ткани заказать для великокняжеского гардероба и какие украшения создать для церковных праздников.

Годовой доход княгини составлял несколько тысяч новгородских денег, что делало ее одной из самых состоятельных женщин при дворе, где кипели интриги и боролись за влияние различные боярские группировки.

Авдотья Шуйская и в свои преклонные годы, все без остатка отданные двадцатилетнему супружеству, оставалась настоящей красавицей — с точеными чертами лица и глубокими, как омуты, глазами. Она использовала особый состав из масел репейника, крапивы и ромашки, который придавал ее волосам нежный золотистый оттенок и помогал избавляться от седины. Высокую прическу из тугих кос украшала жемчужная повязка, а сверху красовалась кика, украшенная жемчугом, с которой изящными волнами ниспадала тонкая шелковая ткань. Горделивая осанка выдавала в ней высокое происхождение и непоколебимую уверенность в себе. Она сохранила девичью стать и в совершенстве овладела искусством обольщения. Однако за этой красотой таились своенравный характер, острый ум и холодный расчет.

Тревога великой княгини оказалась не напрасной: боярыня Авдотья явилась следом, нарушая все правила при дворе. После правительницы никто не имел права входить в женские покои без особого разрешения, а о своем отсутствии полагалось заранее извещать великую княгиню.

Авдотья Шуйская вошла, затмевая красотой и блеском саму Елену Глинскую. Одетая в шелка и бархат, украшенная драгоценностями с головы до ног, она открыто демонстрировала свою готовность вместе с мужем занять место на московском троне.

Великая княгиня побелела от бешенства.

В палате воцарилась гробовая тишина.

Боярыни замерли в предвкушении захватывающего зрелища — противостояния двух хищниц.

— Прости великодушно, Елена Васильевна, — Авдотья грациозно поклонилась, сверкая драгоценностями, — дела неотложные выдались, потому и задержалась, но не по воле своей, не по злому умыслу.

«Что-то замыслила, мерзавка, отчего так сладко поет», — подумала Елена Глинская, а вслух спросила глухим голосом:

— Что ж за спешная нужда приключилась, Авдотья Никитична, и заставила тебя попрать дворцовые правила?

— Свет мой, Василий Васильевич, с самого утра расправу с холопом учинил: велел поймать, крамольника, язык немедля отсечь, дабы не болтал чего лишнего направо да налево. А я ж образумить его старалась — хотела от беды увести, пылкость поумерить, вот и промешкала, не заметила, как времечко-то промелькнуло, будто воробышек в оконце.

— Отсечь язык? — переспросила великая княгиня. — За что ж боярин сию расправу учинил над своим холопом? Должно быть, велика вина его, коли приговор вынесен столь строгий?

— А дабы не болтал чего ни попадя, не смущал домочадцев злыми россказнями! — понизила голос Авдотья, наслаждаясь всеобщим вниманием и своим превосходством. — Поскольку вина неслыханная! Лживые слухи испускать, как мочу поганую, и Бога милостивого при том своем скверном деянии не бояться — за то и поплатился языком.

— Что ж ты, Авдотья Никитична, все вокруг да около. Всю душу вытянула. Уважь, наконец, не тяни кота за хвост, а объясни все толком, — медленно, выговаривая каждое слово, произнесла Елена Глинская. Она уже начинала догадываться, куда клонит придворная интриганка, но ей хотелось вывести княгиню на чистую воду.

— Да уж и не знаю, как поведать тебе сию непристойную новость! — притворно смутилась Шуйская, даже глаза притупила для пущей убедительности.

Елена усмехнулась этой показной конфузии княгини: таланта лицедейства ей точно не одалживать!

— Ну же, Авдотья Никитична, продолжай! — велела она без тени снисхождения в голосе.

Авдотья, как хищница, выжидала момент для нападения, чтобы вцепиться острыми клыками в горло другой хищницы и, если не убить сразу, то хотя бы смертельно ранить.

Этот момент настал, и она набросилась на врагиню с неистовостью разъяренной волчицы:

— А языком своим холоп расплатился за то, что дерзнул порицать власть кремлевскую. «Доколе, — трещал он другим служкам, покамест мой Василий Васильевич, не образумил его, — мы будем терпеть эту чародейку на престоле великом! Отродье Мамая проклятого, как смеет она, басурманка, указывать князьям русским истинным! Где наш князь Иван, государь наш законный? Сия ведьма держит его в узилище, совсем аки пленника, власть похитив, семибоярщину отвергнув, будто нет у нас правителей законных! Что мы зрим при ее правлении? Денежные реформы, от коих купцы вопиют, стены новые, на костях простых работников воздвигнутые, а Китай-град на кой черт сдался — то поругание над древними нашими обычаями! Правит как тиран, как царица восточная! Где было то в земле нашей, дабы жена решала дела державные, чары на наших бояр наводила? Не почитает обычаи наши, не чтит традиции, обложилась чужеземцами и еретиками, готова погубить всякого, кто на пути ее станет! Помяните Юрия! Како она поступила с братом верным государя нашего? Скольких бояр честных в темницы отправит, скольких родов разорит произволом своим? Пора положить конец беззаконию сему! Да будет править государь законный, а чародейку сию — прочь с престола московского! В узилище ее, или да убирается, откуда пришла! А коли не остановим ее ныне, погубит она не токмо роды наши, но и всю Русь, обратив землю святую нашу в царство басурманское! Да будет изгнана — бояре московские не позволят жене-узурпаторше державу нашу губить!» — сказывал холоп тот, покамест свет мой Василий Васильевич не лишил языка его, дабы не марал нечистыми речами власть нашу великокняжескую.

Княгиня Шуйская умолкла, выдохшись; грудь ее бурно вздымалась от волнения, а на раскрасневшемся лице сверкали глаза, которые буравили регентшу неприкрытой ненавистью.

Боярыни зашушукались. Одни с нескрываемым восхищением обсуждали смелое выступление княгини, в то время как другие укоризненно качали головами, с тревогой поглядывая на правительницу. А некоторые тихо хихикали, прикрыв рот ладошкой.

Елена Глинская все время выступления княгини Авдотьи ни разу не перебила ее ни взглядом, ни жестом, ни словом. Она сидела неподвижно, словно каменная, казалось, даже не дышала. Ее лицо, белое, как алебастр, не выражало никаких эмоций. Лишь глаза презрительно сузились, а на губах играла едва заметная ироничная улыбка. Ей почему-то даже стало немного стыдно за пожилую боярыню. Ведь по возрасту она была близка к ее матери — Анне Стефановне, которую вызвала из Левобережья, чтобы доверить ей воспитание детей.

— Ну и поделом, — сказала она, когда Шуйская замолчала и снова наступила тишина.

Все в палате насторожились в ожидании, какой ответный удар нанесет правительница.

Княгиня Авдотья вскинула бровь, пренебрежительно хмыкнула:

— Хм, вот и я о том же. За ту крамолу холоп и поплатился своим языком.

— Да муж твой, Василий Васильевич, сердцем милостив, оказывается. Ведь за такие речи можно не только языка лишиться, но