Читать книгу - "Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев"

и торжественно, хлебом-солью, всюду лицезрели братья добрые улыбки. Они с некоторым даже недоумением беспокойно озирались друг на друга: никак не ждали сыновья Мешка такого приёма.

После был пир, поляки сидели на почётных местах, князь Ярослав – полный и высокий, с долгой бородой, поднимал в их честь чары с искристым вином. Кружились у сыновей Мешка Познаньского буйные головы.

Серьёзный разговор ждал их наутро следующего дня. Пригласил князь Ярослав дорогих гостей в горницу, в присутствии бояр принял из рук Ласконогого грамоту с вислой печатью их родителя. Долго читал, затем передал послание биричу, и тот огласил его содержание громким голосом.

По рядам бояр прошёл оживлённый ропот. У Ласконогого замерло сердце: а что, если прогонят их сейчас отсюда, как дерзких голодранцев? С надеждой и жалостью уставился он на гордо восседающего на стольце дядю.

– Мала дщерь моя, – сурово промолвил Ярослав. – Десяти лет нету.

– Дак и что? – возразил сидящий в первом ряду худой старый боярин. – Рази впервой дело такое творим?

– Воистину, – поддержал его другой набольший муж, молодой чернявый красавец.

– Творили, и не раз. Прав ты, Щепан. И ты, Яволод. Токмо вот вспоминаю, как порушил уговор наш угорский король Иштван. Эко опозорил он дочь мою!

– То другое дело было, – поднялся с лавки Яволод. – Князь Одон – не круль Угорский. Сам на погляд к невесте приехал. Знаем мы его топерича, не чужой нам, чай, человек.

Щёки Одона пылали от смущения. Он приложил руку к сердцу и отвесил Ярославу поклон.

– А будешь дочь мою, Манефу, беречь, будешь в чести её держать, как мужу подобает? – строго спросил поляка Осмомысл.

– Буду, княже, – хрипло выдавил из себя Одон.

– Ну что ж, – промолвил Ярослав. – Подумать я должен. Гостите пока, племянники дорогие. Ни в чём отказа вам не будет. А ответ свой я вам после дам.

Снова кланялись ему Ласконогий с братом, пятились к дверям горницы. Когда закрылась за ними дверь, зашумели бояре. Одни советовали князю согласиться на брак дочери с Одоном, другие опасались, не вызовет ли замужество Вышеславы-Манефы сложностей в отношениях с краковским князем Казимиром – соперником Мешка в борьбе за первенство в Польше.

Спокойно выслушал Осмомысл все мнения, ответил уклончиво, что должен ещё обо всём как следует помыслить. Предложение поляков ему нравилось, нравился и сам Одон – статный, красовитый муж, с виду скромный и вежливый. Но правы были и те бояре, которые не хотели, чтобы Галич оказался втянутым в польские усобицы.

…Вечером Осмомысл имел долгую беседу с женой. Княгиня Анастасия Ярославна поначалу переполошилась, перепугалась, стала заламывать в отчаянии руки.

– Да куда ж, дитя столь малое отсылать от дома родного! Девять лет всего-то от роду Манефушке нашей! – восклицала она, готовая вот-вот расплакаться.

– Не она первая, не она последняя. Обычное се дело. Вон Игорь Святославич – уже внука моего с дочерью Рюриковой обручил. Что жених, что невеста – семи годов нету.

– Они хотя б свои, русичи оба. А ентот… Кланялся тут, в кафтане иноземном, весь, стойно игрушечный. И немолод, вдовец.

– У него волость немалая. Город Калиш, – гнул своё Ярослав. – И главное, сам приехал, не чинится.

– Ещё бы. Что ему чиниться? Тебя все соседи уважают.

– Все, да не все. Иштвана Угорского вспомни.

– Дак где он, Иштван сей? Сгинул, не удержал стола.

– Всё-то тебе ведомо. – Ярослав улыбнулся.

– Как иначе? Княгиня есмь.

– А вот мы сейчас саму Манефу испросим, – неожиданно решил Ярослав. – Покличь-ка её сюда. Вот как скажет, так и сделаем.

– Глупо то. Что она, малая, разумеет? – передёрнула плечами Анастасия Ярославна. Манефу она, впрочем, велела привести.

Маленькая девочка в голубом платьице тонкого сукна шустро запрыгнула отцу на колени. Ярослав ласково огладил её русую косичку, в которую была заплетена цветная шёлковая лента.

– Вот, дочка, зрела ты нынче княжичей, сыновей князя Мешка Польского. Помнишь, на стене стояли мы? Как они тебе, по нраву ли?

– Который из них Одон – тот хороший. А второй – жадный он, яко волк!

– О господи! С чего взяла?

– А он когда на собор глядел, жадно так облизывался.

Анастасия Ярославна, не выдержав, фыркнула от смеха, прикрыв ладонью рот.

– Облизывался, говоришь? А что, может, и так. Многие на нашу Галичину зарятся. Тем паче племянник он мне родной. Верно, не прочь бы на месте моём посидеть.

– Скажешь тож! – насмешливо заметила княгиня. – Да кто за его станет, кто его посадит на стол, мальчишку такого?

– Найдутся охотники, не думай. Ну да не о нём речь, – перевёл разговор на другое Ярослав, обратившись снова к Верхуславе-Манефе. – Вот князь Одон сватается к тебе. Хочет, чтобы ты женой его стала. Поехала чтобы с ним вместе в Польшу, в город Калиш. Как ты на его предложенье глядишь? Отвечай, дочка, не скрывай от нас с матерью ничего.

Посерьёзнела девочка, нахмурила лобик, посмотрела на Ярослава глазами цвета ила, такими же, как у отца, отмолвила строго, без тени сомнения:

– Отче! Пойду за Одона!

– Ну, вот и славно! – Ярослав снова улыбнулся. – Ступай, дочка. Заутре с женихом твоим тебя и познакомим.

Верхуслава-Манефа ушла, а княгиня Анастасия Ярославна, пожав в недоумении плечами, стала допытываться у мужа:

– Сговорились вы оба, что ли? Признайся. Слукавил ты, да? Заранее с дочкой обговорил? Дурочку из меня делаете?!

– Да нет, не сговаривались, – усмехнулся князь. – Просто… моя она дочь… Быстро соображает, что к чему… Кабы Олег так мог… – Князь тягостно вздохнул. – На кого Русь Червонную оставлю – бог весть!

Княгиня задумчиво опустилась рядом с ним на лавку, обняла, уткнулась лицом в плечо.

– Уж ты не помирай. Поживи ещё. А на Галич желающие завсегда сыщутся, – промолвила она тихо.

– Тебя б никто не обидел. Смею думать, Одон, еже что, не бросит, не оставит.

– У мя ить братья ещё есь. Тож, чай, не дадут пропасть.

Анастасия Ярославна вдруг расплакалась, разрыдалась, отодвинулась от него, Ярослав поспешил к ней, обнял, расцеловал в мокрое от слёз лицо.

– Ты не плачь. Не во гроб дщерь кладём и не в землю незнаемую отправляем. Недалече она жить будет, не за морем синим, – стал он успокаивать жену. – Часто видеться будем. То она к нам приедет, то ты к ней.

– Одна она у меня, кровиночка! – шептала плачущая княгиня. – Жалко от ся отрывать!

– Таков удел наш княжеский, – твёрдо изрёк, хмурясь, Осмомысл. – О земле думать приходится, не о себе.

Мерцали свечи. Оба они сидели притихшие, задумчивые, понимающие, что так надо, что иного выхода нет.

…Утром Осмомысл вызвал к себе Одона с братом и объявил им, что на просьбу их отца