Читать книгу - "Песня жаворонка - Уилла Кэсер"

здесь? — вдруг спросила она. — Как вы могли покинуть серебряную шахту? Я бы не смогла! Уверены, что вас там никто не обманет? Но вы все объясните завтра. — Она помолчала. — Помните, как вы однажды зашили меня в компресс? Жаль, что нельзя сделать это сегодня. Мне нужен компресс с головы до пят. На спектакле произошло нечто весьма неприятное. Вы сказали, что были в зрительном зале? О, не говорите ничего. Я всегда точно знаю, как все прошло, к сожалению. В сцене на балконе я была ужасна. Она у меня никогда не выходит. Вы не заметили? Скорее всего, нет, но я-то заметила.

Тут в дверях появилась горничная, и хозяйка поднялась.

— Ужин? Хорошо, иду. Я бы предложила вам остаться, доктор, но еды не хватит на двоих. Того, что они присылают, обычно и одному мало, — с горечью сказала она. И снова напрямую обратилась к Арчи: — Я еще не почувствовала вас по-настоящему. Вас здесь не было. Вы только возвестили свое появление и обещали прийти завтра. Вы меня тоже не видели. Это не я. Но завтра я буду ждать вас здесь, вся, целиком! Доброй ночи, до завтра.

Она рассеянно похлопала его по рукаву и слегка подтолкнула к двери.

V

Арчи вернулся в гостиницу в два часа ночи и обнаружил под дверью визитную карточку Фреда Оттенбурга с нацарапанным сообщением: «Когда вернетесь, позвоните, пожалуйста, в номер 811 этого отеля». По телефону ответил Фред:

— Это вы, Арчи? Вы не зайдете? Я ужинаю и не откажусь от компании. Поздно? Какая разница? Я вас не задержу надолго.

Арчи сбросил пальто и отправился в номер 811. Он застал Оттенбурга в гостиной, у стола, накрытого на двоих: Фред как раз подносил спичку к спиртовке под блюдом.

— Я сам занимаюсь угощением, — бодро объявил он. — Я отпустил официанта в полночь, после того как он все приготовил. Арчи, с вас отчет.

Доктор рассмеялся, указывая на три ведерка для охлаждения вина, стоящие под столом:

— Ждете гостей?

— Да, двоих. — Оттенбург поднял два пальца. — Вас и мое лучшее «я». Оно любит выпить, и я не часто его приглашаю. Известно, что оно может вызвать у меня головную боль. Так где же вы были, Арчи, до этого возмутительного часа?

— Ба, да вы сидели на диете! — воскликнул доктор. Он порылся в кармане в поисках носового платка, но нашел только белые перчатки и бросил их на кресло.

Оттенбург был в вечернем костюме и подчеркнуто элегантных туфлях. Белый жилет, на котором доктор остановил пытливый взгляд, был застегнут на все пуговицы до единой, и в петлице торчала камелия. Фред был подчеркнуто почищен, ухожен и выхолен. Его сдержанное возбуждение разительно отличалось от обычной непринужденной сердечности, хотя он хорошо следил за лицом и позами. На подносе стояла пустая пинтовая бутылка из-под шампанского и бокал. Он уже принял для начала, сказал себе доктор, и, вероятно, будет работать на полную катушку, пока не закончит. В нем уже сейчас чувствовалось что-то стремительное.

— Где я был? — Доктор наконец вернулся к вопросу Фреда. — Полагаю, там же, где и вы. Почему вы не сказали, что приезжаете?

— А я и не собирался. — Фред приподнял крышку спиртовки и помешал содержимое. Он стоял по другую сторону стола, держа крышку платком. — Мне и в голову такое не приходило. Но Лэндри, молодой человек, который аккомпанирует Тее и снабжает меня информацией, телеграфировал, что мадам Райнекер уехала в Атлантик-Сити с больным горлом и у Теи может появиться шанс спеть Эльзу. До того она пела ее в Нью-Йорке всего два раза, а в Дрездене я ее пропустил. Так что я приехал. Добрался сюда в четыре часа, увидел вас в гостевой книге, но решил не вмешиваться. Вам страшно повезло, что вы оказались здесь, как раз когда она выступала в этой роли. Лучшего момента не придумаешь.

Оттенбург помешал содержимое блюда, быстрее двигая ложкой, и добавил еще хереса.

— А где вы были после полуночи, позвольте спросить?

Арчи с несколько смущенным видом сел на хрупкий золоченый стул, который закачался под ним, и вытянул длинные ноги.

— Что ж, если хотите знать, я имел жестокость пойти повидать ее. Хотел удостовериться, что это она. Не мог ждать.

Оттенбург быстро накрыл подогреваемое блюдо крышкой и отступил на шаг.

— Да ладно? Ну и ну! Смелость города берет. Итак. — Он наклонился, чтобы повернуть вино во льду. — Какова же она?

— Мне показалось, слегка ошарашена и порядком измотана. Похоже, недовольна своим выступлением: она сказала, что не проявила себя должным образом в сцене на балконе.

— Что ж, если и не проявила, то она не первая. Мерзкая штука — ложится как раз на переходные ноты в голосе.

Фред вытащил бутылку из ведерка со льдом и вынул пробку. Подняв бокал, он многозначительно взглянул на Арчи.

— Сами знаете за кого. Поехали!

Он осушил бокал с удовлетворенным вздохом. Убавил огонь под спиртовкой и остался стоять, задумчиво глядя на угощение.

— Что ж, она справилась! Арчи, вы поставили на победителя. Поздравляю.

Фред налил себе еще бокал.

— Теперь вам надо поесть, и мне тоже. Давайте, слезайте с этого насеста для канарейки и найдите нормальное кресло. Это блюдо, должно быть, неплохое — предложение метрдотеля. Пахнет приятно. — Он склонился над спиртовкой и начал раскладывать содержимое блюда. — Совершенно безобидно: грибы, трюфели и немножко крабов. А теперь откровенно, Арчи, ну как вам?

Арчи искренне улыбнулся другу и покачал головой:

— Конечно, все это было далеко за пределами моего понимания, но сердце забилось чаще. Видимо, общее возбуждение захватило меня. Мне нравится ваше вино, Фредди. — Он поставил бокал. — Сегодня оно попадает в точку. Так она была хороша? Вы не разочарованы?

— Разочарован? Дорогой Арчи, это именно тот высокий голос, о каком мы мечтаем: такой чистый и в то же время такой мужественный и человечный. Подобное сочетание у сопрано попадается нечасто.

Оттенбург сел и повернулся к доктору, говоря спокойно и пытаясь развеять явную растерянность собеседника:

— Видите ли, Арчи, есть сам голос, такой прекрасный и неповторимый, но есть еще и нечто другое: то, что в нем отзывается на каждый оттенок мысли и чувства, спонтанно, почти бессознательно. Этот колорит у певца должен быть врожденным, его нельзя приобрести; у многих прекрасных голосов нет и намека на него. Это почти как дополнительный дар — самый редкий из всех. Дело в том, что голос — это и есть одновременно и разум, и сердце. Он не может ошибиться в интерпретации, потому что