Читать книгу - "Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев"

рискнуть стоит. Вспомнил внезапно сын Млавы про потайной ход из княжеского терема и загорелся мыслью о том, что наконец представился ему случай отомстить гордячке Болеславе. Пусть ходит обманутой, брошенной женой, презираемой мужем своим!

– Ладно. Устроим им свиданье. Токмо ты молчи. Никому ни слова, – промолвил, перейдя на шёпот, Кормилитич. – Ты княжича потихоньку подготовь. А я попадьёй займусь.

…Для начала Володислав проверил потайной ход. Вечером в темноте неприметно зашёл в нишу, нащупал пружинку с замком, тихонько открыл, с факелом в деснице скрылся в темноте перехода. Шёл по каким-то камням, осторожно переступал через разбросанные в беспорядке небольшие валуны. С потолка сочилась с журчанием вода. Потревоженная летучая мышь взмахнула крылом и пискнула. Кормилитич вздрогнул и положил крест. Одолевая страх и отвращение, он двинулся дальше, часто останавливаясь и осматриваясь по сторонам.

Похоже, давно никто не пользовался сим ходом. Знает ли о нём кто-нибудь кроме него и братьев? Хотелось надеяться, что нет.

Под ногами хрустел песок. По обе стороны от хода показались глубокие ниши-каморы. Володислав проверил каждую из них. Каморы были пусты, тяжёлые дубовые двери, ведущие в них, местами обросли мхом. На дверях висели массивные замки, но сами двери были открыты. По всему видно, в каморы много лет не ступала человечья нога.

Оглядев мрачные каменные стены, Кормилитич поспешил дальше. Сколько времени находился он в этом подземелье, сказать было трудно. Наконец ход упёрся в дверь с засовом-щеколдой. Володислав осторожно отодвинул холодный булат. Дверь натужно заскрипела и открылась. Ночной ветер ворвался в сырое душное царство теней, разметав лежалую вековую пыль. Кормилитич медленно поднялся на пригорок. Отец сказывал верно – ход выводил далеко за город, в Дибровый лес. Над головой шумели деревья, качались стволы осин, шелестели листвой дубы и буки. Впереди в лунном свете мелькнула узенькая гладь Ломницы.

Усмехнувшись, Кормилитич затушил факел и по лесной тропе стал пробираться к мелькающим вдали огонькам посадских изб.

…Утром он подступил вместе с Ефимычем к мающемуся с похмелья княжичу.

– Ныне не пей более! – строго изрёк Володислав.

– Что, отец воспретил? Последней радости лишает?! Вовсе извести измыслил законного сына свово! – возмутился Владимир. Как обычно, помятый, растрёпанный, с тяжёлым запахом перегара, являл он собой зрелище гадкое и жалкое. Кормилитич даже засомневался, верно ли он делает. Но отступать было уже поздно.

– Объявилась ныне в Галиче подружка твоя, попадья. И с ею вместях сын твой, Василько, – известил опешившего княжича Володислав. – Могу встречу тебе с ими устроить, еже… еже роту дашь, что ни одна душа о том не проведает. А если кто дознается, то моё имя чтоб не упоминалось. Иначе… гроша медного за тя не дам! Не видать те тогда ни стола галицкого, ни какой иной волости на Червонной Руси! Знаешь сам отца свово – гневен бывает излиха.

Владимир, как и ожидал Кормилитич, клятву дал с готовностью.

– Приведи ся в порядок, – продолжил Володислав. – Ты помоги, проследи, – обратился он к улыбающемуся Ефимычу. – Ввечеру сожидайте. Приведу попадью.

– Как? Сюда прямь?! – удивился Владимир.

– Да, сюда. Иного места не вижу. Выпускать тя не велено.

– Дак ить опасно. И как же ты её проведёшь, боярин?

– То моё дело. Не боись, княжич. Содеем, как нать. Господь нам в помощь.

… Кормилитич долго кружил вокруг избы дьякона Ивановой церкви, отца Владимировой полюбовницы, косил по сторонам, опасался, что кто-нибудь его здесь заметит.

Красивая статная молодая жёнка, словно сердцем почуяв, сама вышла через калитку на улицу.

– Ты еси Алёна, попадья? – вопросил, грозно сведя в линию брови, Володислав.

– Ну я.

– Ввечеру за околицу приходи. Встречу тебя и ко княжичу Владимиру сопровожу. Вельми хотел тя зреть!

Кормилитич заметил, как вмиг вспыхнули багрянцем щёки молодицы, как радостно засветились её голубые васильковые глаза.

Круто поворотив скакуна, боярин понёсся через мост в сторону Детинца.

«Красна собою. Ради такой можно и голову потерять», – думал он дорогой.

Ну, красна, и что?! Мало красивых жёнок на Руси, что ли? Владимир – дурак, что пренебрегает такой женой, как Болеслава! Болеслава… При одной лишь мысли о ней застучало учащённо в груди сердце.

Как бы хотел он обладать ею – и телом, и душой, без остатка! Тогда – к чёрту Владимира с его попадьёй, к чёрту ненависть эту, что гложет его каждый божий день! Она, она одна может исцелить израненную душу! Но она, наоборот, всё новые и новые удары наносит, оскорбляет его своей холодностью и своим презрением! Ну, что ж, получай, княжна пресветлая, подарочек! Обманутая жена! Жалкая гордячка!

…С наступлением сумерек они встретились в условленном месте. Через потайной ход привёл Володислав попадью в княжеский терем. Потушив факел, взял её за горячую руку и потащил через крытый переход в Ольгины хоромы, втолкнул в покой ко Владимиру. Кажется, никто ничего не заметил, не сведал.

Устало вытерев с чела пот, Володислав поставил у дверей стража – туповатого увальня – гридня, заговорщически подмигнул высунувшемуся в дверь Ефимычу и пошёл спать в свою камору на сенях.

Так в седьмицу раз, а то и чаще устраивал он встречи влюблённых сердец. Владимир приободрился, стал заметно меньше пить и только при Болеславе держался нарочно развязно и грубо, изображая пьяного.

Однажды ночью попадья призналась ему, что ждёт второго ребёнка.

Глава 88

Тучные пажити[236] и возделанные поля, засеянные рожью, просом и гречихой, простирались в окрестностях Онута на Днестровском правобережье, уходили за окоём, где темнели стены Кучельмина, и достигали самого Прута. Чёрная жирная земля давала добрые урожаи. На пажитях паслись стада коров и коз, по соседству лихие наездники-торчины выгуливали княжеские табуны.

Далее на восток, за бродом через Днестр, близ устья среброструйного Жванчика, пестрели хаты из крепкого бука. Жарко палило полуденное солнце. Приложив ладонь к челу, Ярослав долго всматривался вдаль.

– Добрые хаты. Житьи живут, не простолюдины.

– Тут хозяйства крепкие, сёла богатые, – отозвался бывший с князем Семьюнко. – Вот те, что ты мне дал, под Кучельмином, тамо хуже: и земля – камень один, и не хаты, но мазанки токмо глинобитные. Бедный народ. Топят по-чёрному.

– Хватит тебе прибедняться, – с добродушной улыбкой, но твёрдо осадил его князь. – Поскачем-ка лучше чрез брод, поглядим да молока парного испросим. Пить хочется. Жара.

Небольшой конный отряд, вспенив воду, миновал брод и быстро вынесся на угор перед селом.

– Всё хутора, усадьбы. Прав ты, княже. Житьи тут обретаются, – промолвил молодой сын Филиппа Молибогича.

– У многих и свои холопы есь, – добавил другой отрок.

Они слезли с коней и подошли к ближайшей хате. Из-за плетня отчаянно