Читать книгу - "Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев"

– То добре, княже. – По устам умирающего скользнула слабая улыбка. – Прощай же!

– Прощай и ты, Избигнев!

Как только вышел Ярослав в сени, ком подкатил к его горлу. Не выдержав, князь разрыдался, словно ребёнок, закрыв рукавом лицо.

Едва успел сойти он с крыльца, как выбежал вослед ему молодой челядинец.

– Скончался боярин Избигнев! – возгласил он громко, со скорбью в голосе.

Поднялась в тереме боярском суматоха, раздался громкий плач.

Осмомысл долго стоял посреди двора, не в силах двинуться с места, затем наконец шевельнулся, одолел оцепенение и боль и медленно, взяв коня за повод, пешим побрёл через ворота на улицу. Ветер трепал разгорячённое лицо, разметал плащ-мятелию, шевелил седеющую узкую бороду.

Друга не было, а дела – тяжкие, большие и малые – оставались, где-то кипели страсти, сам терем княжой наполнен был лукавым злым шепотком.

Всё было, как прежде – ели кривые шумели на гребнях Горбов, купцы спешили по Угорскому и Киевскому шляхам, служба шла в соборе и церквах, бухали молоты в кузнях. А его не было. Горька и невосполнима была утрата. Вспоминал Ярослав, как впервые встретился он с Избигневом, как плавали они на лодке через Днестр и жгли костёр на Золотой Липе. И как потом ездили во Владимир, как в Зимине встретил Избигнев свою Ингреду. И как провалился он в Брынские леса, отыскивая жену и сына, как воротился потом, как без памяти, в ранах тяжких привезли его от Башкорда.

В одно мгновение пронеслась в памяти вся жизнь. Долгая, но короткая, то текущая медленной рекой, то вдруг беснующаяся в бурунах, наполненная яркими страстями.

Прошла – и нет её. Только память единая осталась о былых деяниях, мирных и ратных.

…С трудом отвлёкся Осмомысл от тоски и горя. Жизнь земная его продолжалась. В хоромах глянул на себя в медное зеркало – вроде ещё ничего, не так стар. Пятьдесят пять лет нынче стукнуло – срок для князя немалый. Из них двадцать семь княжит он на Галичине. Довольно прилично, никто из нынешних владетелей столько лет в одной волости не сиживал. Слов нет, укрепил он свою землю и от недругов её оберёг. Одного лишь не хватало ему – сильной руки, в которую можно бы было на исходе земных лет вложить поводья бешеного необъезженного коня, имя коему – власть.

…В Галич на похороны Избигнева приехали снова киевские бояре Пётр и Нестор. И, как и следовало, снова состоялась у Осмомысла с ними важная беседа. Нестор, с красными от слёз глазами, говорил мало, чувствовалось, что он сильно скорбит. Разговор брата с князем поддерживал он изредка и неохотно. Пётр, напротив, говорил много и по делу. Махнув рукой, промолвил решительно, словно сплеча рубя:

– Порешили мы в Киеве: довольно терпеть крамолы княжеские! Житья не стало. Все приходят, грабят токмо. А тут ещё и поганые осильнели, обнаглели вовсе. Иными словами, собрались в Киеве мужи набольшие и нарочитые, пригласили обоих князей, Рюрика и Святослава, и постановили волею своею: Киев – держать Святославу Всеволодовичу, а все прочие города Киевской земли – Рюрику! И крест на том князи целовали. После сидели в палатах, и порешили такожде: супротив половцев в степь надоть нам выступить. Как деды наши хаживали в Мономаховы времена. Думаем, и ты, княже Ярослав, в стороне не останешься. Слыхал, суда твои торговые в Дунайском гирле Кобяк пограбил.

– Было дело, – кивнул со вздохом Осмомысл.

Помолчав немного, он добавил:

– По первому зову Рюрика али Святослава пришлю в помощь дружину и пеший полк. Поганые – общие наши вороги.

…Бояре уехали обратно в Киев, а князь немедля разослал по городам Червонной Руси скорых биричей – скликать желающих вступить в ополчение. В галицких кузнях чаще застучали молоты – ковались там оружие и боевые доспехи.

По шляхам и холмам Подольским шла весна, журчали ручьи, радовались солнцу птицы и звери. Жизнь продолжалась, несмотря на тяжкие потери и утраты. Плёл паук свою липкую паутину. Писались грамоты, скакали гонцы. В Киев в начале мая отбыл с посланием княжеским молодой Стефан Избигневич.

Глава 87

Годы для молодого Володислава Кормилитича текли однообразно, но с пугающей его самого быстротой. Вот вроде совсем недавно сватался он к Звонимире, скакал в далёкую Прагу, соревновался в шахматы с королём Белой – а глянешь – и одно лето минуло, и второе, и третье.

Ничего не менялось в его жизни, по-прежнему сторожил он покои горького пьяницы Владимира, завидовал удачливому Яволоду, который переселился наконец в новый свой дом и был у князя в чести – в Киев ездил, на Волынь, во Вручий. О нём, Володиславе, князь как будто забыл. Только резала, как и прежде, глаз гордая княжна Болеслава. Пробовал было с ней заговорить – проходила мимо него, словно мимо столба, не поворачивая головы. И с новой силой закипала в душе Кормилитича злость, душила его ненависть, не знал он, что делать, чем отплатить высокородной гордячке за свой позор.

Случай представился неожиданно. Однажды вечером пригласил его в свою утлую камору Ефимыч.

– Толковня есь, боярин, – обратился к нему старый челядин. – Княжича Владимира оно касаемо.

– Ну, говори. – Володислав сразу догадался, что хочет ему сообщить Ефимыч нечто важное.

Старик, впрочем, начал издалека:

– Зришь, боярин, страдает вельми княжич. Печалуется. От того и пьёт. Верно, слыхал ты про попадью Алёнку. Когды в Торческе были, робёнка она княжичу родила, сынка. Дак вот. В Галиче сия Алёнка объявилася!

– Да ну! – недоверчиво протянул Кормилитич. – Не может того быти.

– Сведал я тайком. Тако и есть. Живёт в доме отчем, на Подоле, у перевоза чрез Днестр. Отец ейный дьяконом служит в Ивановой церкви. Меня как увидала, в слёзы. Признала. И сын с ею. Большой уже хлопец, шесть годков от роду. Васильком кличут.

– К чему ты мне сие сказываешь? – Володислав нарочито равнодушно пожал плечами. – Мне-то что с того? Ну, воротилась и воротилась. Живёт – и пущай живёт.

– Помоги, боярин! Христом Богом молю тя! Жалко мне княжича нашего!

– Чем же я ему помогу?

– Надобно, чтоб свиделись княжич с Алёною. Тогда уж, верно, схлынет тоска-кручинушка еговая. Позволь им повстречаться.

В голосе Ефимыча звучала страстная мольба, глаза его увлажнились, уста задёргались. Казалось, вот-вот расплачется старик горько.

– Да что я сделать смогу? Сижу тут, сторожу княжича. Еже что, князь Ярослав с меня голову снимет! – недовольно проворчал Володислав.

Он смотрел на исполненного горького сожаления верного Владимирова челядина и думал, что, верно,