Читать книгу - "Крушение - Виктор Серж"

Пусть подмир взлетит на воздух! Старый динамит, мелинит, тринитротолуол в пакетах с невинными этикетками. Мозги переполнены горечью и ненавистью, вот их бы взорвать. И мой тоже. По телу Мюрье пробежал трепет радости.

— Я бы предпочел отвезти этот чемоданчик в Париж.

— Невозможно. От Лиона связь налажена, если только их не схватят. В другой раз.

— Хорошо, в другой раз.

Мюрье размечтался о том, с каким удовольствием передал бы что-нибудь вроде папки с рукописями — с минимальным риском — в особняк с коридорами кремового цвета и элегантными служащими, в 333-е или 17-е бюро, для майора Эриха-Фридриха Аккера. А в папку с надписью «Современные стихи и проза» заложить адскую машину. В памяти всплыло непроницаемое лицо майора Аккера над высоким форменным серо-зеленым воротником. Мюрье сказал ему мысленно: «Месье Аккер, я даже не знаю, почему не держу на вас зла… Вы, в конце концов, старый европеец. Уходите отсюда! Ваша лавочка разрушителей Европы через семь минут взлетит на воздух… Хорошую шутку мы, побежденные, сыграли с вами, месье майор, месье филолог. Блестящую, взрывную шутку космических масштабов. Уходите, поверьте мне, бегите не оборачиваясь… У вас несколько секунд, чтобы оценить очарование Парижа…»

Стихи и проза рвут меня на части,

безжалостные атомы частицы,

горите, зерна все испепелите

небесным очистительным огнем.

— Ужасно… — пробормотал вполголоса Мюрье, потому что первые наброски стихов чаще всего его не устраивали.

— Что вы сказали? — спросил Шаррас, готовый пойти на попятный. — Подумайте. Я понимаю…

— Ничего, мой друг. Никаких возражений. Я отвечал собственным мыслям. Иногда я говорю сам с собой, старая привычка… У меня в голове словно играет шарманка… Но ваш чемоданчик я отвезу с удовольствием.

(Неужели я не смогу найти нужных слов?)

— …с моей орденской ленточкой, буржуазным видом, с моей ре-пу-та-ци-ей — хотел бы я посмотреть на тех, кто посмеет побеспокоить меня в поезде! Решено, говорю вам. Еще настойки?

— Охотно. Если возникнет угроза, вы можете потерять чемодан по пути… Жалко было бы, товар редкий. Не кладите внутрь ничего, что помогло бы вас вычислить. Ни белья с метками, ни бумаг. У вас не брали отпечатки пальцев?

Вопрос, касающийся такой детали, заставил рассмеяться обоих. «Нет, нет, мой друг. Я был знаком с одним помешанным на систематизации по имени Бертильон[240], но мои руки невинны. У меня, может, и были какие-то проступки, но их на моем месте совершил бы любой».

— У меня то же самое, — ответил Огюстен Шаррас. — И смотрите, что бы мы ни сделали, мы останемся невинны. Мы этого не хотели. Мы протестуем.

От этого «мы» у Фелисьена Мюрье стало тепло на душе.

— Согласен. Поговорим о других вещах, не столь серьезных. Вам нравится мой дом? Мой временный дом?

Шаррас оглядел светлую комнату, ковры, море за окном.

— Здесь хорошо.

«Чего вы хотите, люди, которым нечего делать, окружают себя комфортом… Заботятся о себе».

— Опостылел уже этот комфорт.

Шаррас произнес:

— Никак не могу расслабиться. Хотите, расскажу вам историю одного еврея?

— Ну нет! Я заранее знаю эту вашу историю. Разве только вы сообщите мне что-нибудь неизвестное о неком Иисусе… С него и начались все истории… Поставить пластинку?

Шаррас кивнул, и заиграла песня, трагически бодрая… «Что это?» — спросил Шаррас.

— Песня чемоданчика…

Они говорили о незначительных вещах, о кратчайшей дороге к трамвайной остановке, о том, сколько времени ехать, о ценах на черном рынке. Заучили наизусть нужные адреса. Завтра на заре я принесу чемодан… Когда вы вернетесь, я приду к вам с дочкой, Анжелой, она будет рада послушать пластинки… И кстати, если вы попадетесь, мы постараемся как-то помочь вам…

— Я же везучий! — воскликнул Фелисьен Мюрье. — Ручаюсь за наш поташ!

* * *

Когда Шаррас ушел, Мюрье продолжал слушать Баха и Генделя, расхаживая по комнате, между видом на море и полотнами, написанными художниками, словно заключенными в некой незримой тюрьме, где они позабыли мир и пытаются вспомнить его… «Думаете, так просто задавить людей страхом? А вот и нет». Мюрье, у которого словно камень свалился с души, просматривал репродукции картин, сложенные в большую папку. Обнаженные натуры и натюрморты оставили его равнодушным; но он выложил на подставку для книг и долго любовался картиной Ван Гога «Звездная ночь» (Сен-Реми, 1889). Это видение, за гранью разума и безумия, достигло кристальной поэтической ясности. Дерево на переднем плане изогнулось как язык темного пламени, сонная деревня укрылась в ложбине между холмов; огромные звезды заполняли все небо своим огненным вращением; мощные волны космического сияния прокатывались по небесному своду. Немыслимый взрыв галактик, который уносит нас через пространство и который человеческая мысль может выразить лишь с помощью музыки. И мысль обнаруживает в этих взрывах первозданную силу, возникшую задолго до человечества.

Двадцать четыре часа спустя Фелисьен Мюрье сел на поезд. Перед глазами неотступно стояло плавящееся небо Сен-Реми. На вокзале легавые в форме, в нелепых мундирах легионеров, в штатском, на плакатах, в виде каменных столбов и из эктоплазмы расступались перед поэтом, определяя его с первого взгляда как среднего француза, экономного, себе на уме и соблюдающего правила, над которыми он мысленно посмеивается… «По газонам не ходить!» Ну да, милейший, разумеется. На дне чемодана дремала космическая мощь. Какой катастрофический праздник предстоит в конце пути этого небольшого количества вещества, в котором сконцентрировалось мужество и праведный гнев? Какое смертоубийство? Я ступаю на путь убийства. Не стоило и волноваться.

Пыхтение паровоза вызывало в памяти фрагменты ораторий. У пассажиров были невыразительные, словно затуманенные лица. Клубы дыма таяли на фоне пейзажа, передний план которого быстро уносился назад, а горизонт едва двигался. Кафе «У Святого Духа», цементный завод, бар «Промочи горло!», «Тимон[241], овощная лавка» — а в мыловарне «Платон», наверное, можно раздобыть едкого мыла, чтобы промыть идеи и души! Такой мыловарни не существовало, но Фелисьен Мюрье иногда мог провидеть будущее. Например: мелкий дождь в непроглядной ночи, редкие велосипедисты в кепках проносятся вдоль глухих стен, почти сливаясь с ними. Один останавливается перед Фелисьеном Мюрье, чтобы пожать ему руку… «Если кто-нибудь появится справа раньше, чем пройдет пять минут, скорее идите в обратную сторону и тихонько свистните, я буду там…» — «Никто не появится, — отвечает Мюрье, — ручаюсь вам. Хорошо рванет!» — «Еще бы!» Никого, никого под моросящим дождем в слякотной ночи, но вдруг тишину ее разрывает долгий