Читать книгу - "Призрачные воины - Лючия Сен-Клер Робсон"

— А почему особое отведенное для нас место не может быть прямо тут? — спросила Лозен. — Давайте попросим Ц’эка, пусть дозволит нам остаться. До форта отсюда всего день пути. Синемундирники могут прямо там раздавать нам еду и подарки. Нашу долю провизии мы используем, когда придет пора готовить пир в честь ритуала.

Викторио улыбнулся про себя. Ни один из мужчин еще не предложил такого. Возможно, они считали подобное решение слишком здравым и потому сомневались, что бледнолицые в своем безумии на него согласятся. Что ж, может, так и есть.

— Бледнолицые не станут вести переговоры о мире, — покачал головой Викторио. — Они стреляют в любого, кто пытается к ним приблизиться.

— Это правда. Вспомните, что сказал нантан синемундирников, — добавила Текучая Вода.

Беженцы-мескалеро поведали о приказах, которые генерал Карлтон отдал солдатам: «Мужчин за пределами резервации убивать вне зависимости от того, чем они занимаются. Женщин и детей задерживать и направлять в резервацию». Казалось, он был единственным, кто не желал признавать безумие своих действий: сперва он требовал от апачей переселиться в резервации, а потом, когда индейцы отправлялись в путь, приказывал открывать по ним огонь. Лозен назвала Карлтона Бидаа-Дигиз, Косоглазым, поскольку он не видел дальше кончика своего носа.

— Этот бледнолицый, Ц’эк, стал нам как отец, — промолвила Лозен. — Он не врет. И хорошо с нами обращается.

Честно говоря, этот бледнолицый вел себя с апачами столь достойно, что его даже прозвали Ба'ч'офлии — Достойный Доверия.

— Но мы не знаем, где он.

— Можно попросить Волосатую Ногу передать ему весточку.

Викторио хмыкнул. А что, если сестра права? Вдруг Волосатая Нога сможет им помочь? Он слыл честным человеком, совсем как Ц’эк.

— Но как его отыскать?

— Я знаю, по какой дороге он ездит. Могу его дождаться, — предложила Лозен.

— Это слишком опасно. — От тревоги голос Текучей Воды сделался хриплым и резким.

Лозен стала для племени незаменимой, она не имела права идти на такой риск. Кроме того, Текучая Вода понимала, что Викторио не отпустит сестру одну и поедет вместе с ней. Вождь называл Лозен своей правой рукой. Они были неразлучны.

— Я с тобой, — промолвил Викторио.

— Послушай, Брат, тебе лучше остаться. — Лозен не стала произносить вслух того, о чем все думали.

А если Викторио попадет к синемундирникам в плен? Если ему отрубят голову и выварят ее, чтобы забрать его череп? После жуткой гибели Красных Рукавов многие из апачей уверовали, что синемундирники поедают своих пленников. А если сама Лозен попадет в ловушку?

— Пусть со мной поедет Мария, — предложила девушка. — Она владеет наречием мексиканцев и может общаться с Волосатой Ногой. Впрочем, он и сам немного понимает наш язык.

Викторио не думал, что план сработает, но если уж у кого и получится передать весточку Ц’эку, так это у Лозен.

* * *

В сгущавшихся сумерках возницы, среди которых были Рафи с Цезарем, поставили фургоны каравана в круг, перетянули веревками колеса и привязали к ним лошадей, а к дышлам — уставших мулов. Кто-то стал кухарить, кто-то сед поболтать и перекинуться в картишки. Пачи устроилась у колес и скалила зубы на любого пса, выказывавшего малейшее желание познакомиться с ней.

Дюжина членов караула поставила палатки и привязала коней среди кедров. Прислонив оружие к дереву, бойцы развесили на ветках патронташи, пороховницы и ранцы. В дозор заступали и военные, и гражданские, хотя некоторым возницам это не особо нравилось.

Нет-нет, они не имели ничего против того, чтобы подежурить, — им просто было не по вкусу общество солдат. Дело в том, что бойцы 125-го полка были чернокожими, а вид бывших рабов в военной форме США казался омерзительным тем возницам, кто происходил из южан. Цезарь по возможности старался почаще ехать бок о бок с солдатами, силясь отыскать среди них людей, обитавших неподалеку от плантации, где жил его отец, — ему хотелось узнать, что там произошло за время войны.

Перелив горячую воду из котелка в оловянный таз, водруженный на перевернутый ящик, Рафи принялся полоскать изношенную последнюю пару носков и одну из двух своих рубашек, одновременно поглядывая на Цезаря, готовившего ужин. Рафи был не единственным зрителем. Вскоре к ним подтянулись возницы, погонщики, а также лейтенант с сержантом. Лейтенант, подстреливший оленя, принес мясо, и Цезарь поставил на огонь еще один котел.

С самого Санта-Фе, когда караван становился на ночлег, лейтенант всякий раз приходил к Рафи с Цезарем. Коллинза удивляло, как униженно, чуть ли не на коленях белый лейтенант умоляет чернокожего Цезаря пойти служить к нему в полк, собранный из бывших рабов, некогда трудившихся на плантациях. Впрочем, Цезарь, мягко говоря, сильно выделялся на их фоне. Он умел читать, писать и считать, был в два раза сильнее обычного мужчины и прекрасно знал здешний край. Лейтенант сулил негру сержантские нашивки и более чем щедрый оклад в пятнадцать долларов в месяц: два доллара сверху лейтенант обещал накидывать из собственного жалованья.

Когда Цезарь вежливо отклонил предложение, Рафи выгнул бровь. Заметив это, Цезарь объяснил свой отказ. Вернее сказать, объяснением это сложно назвать. Он только спросил Рафи:

— Ты бы пошел снова служить в армию?

Рафи лишь рассмеялся в ответ. Ни за какие коврижки.

Цезарь немало времени провел бок о бок с военными. Он видел, как солдаты в поту на августовской жаре делают кирпичи из сырой глины для будущих казарм, которые все равно не укроют от дождя и ветра. Он наблюдал за тем, как колют и таскают бесчисленные кубометры дров. В итоге негр пришел к выводу, что солдатский удел не очень отличается от рабства, особенно если вспомнить жестокие наказания, к которым офицеры порой даже за малейшие провинности приговаривали подчиненных.

В городах, деревнях и фортах Цезарь, обращаясь к белому, всякий раз называл его масса, а к имени добавлял «сэр». Он редко открывал рот сам, как правило заговаривая только в том случае, когда к нему обращались. Но в дороге Цезарь преображался. Он рассказывал истории о своем житье-бытье в Сан-Франциско, травил байки о хитром братце Кролике. Когда Цезарю надоедало разговаривать, он принимался петь. Сегодня он остановил свой выбор на старой невольничьей песне, которую любили на плантациях Юга. «Коли палец надоел, ты им ткни в опоссума», — тянул Цезарь.

Днем по дороге он подбирал хворост и кидал его в «брюхо опоссума» — шкуру, натянутую под днищем фургона. К вечеру, когда они останавливались на ночлег, там скапливалось достаточно дров для того, чтобы развести костер Цезарь складывал платок в