Читать книгу - "Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов"

class="p1">На прощание пригласил Петра Антоновича к себе: «Не чинитесь, заходите запросто, мы ведь не чужие, артисты, нам с вами есть о чем поговорить. Покажу свою коллекцию. Да, кстати, этой коллекции я и обязан нашему приятному знакомству. Говорят, у вас есть уникальная вещица, тарелка с арфисткой, так не уступите ли, разумеется, готов заплатить…»

Услышав о деньгах, Петр Антонович страшно засмущался. Ему неприятно стало, что его принимают за бедняка, человека нуждающегося, он забормотал что-то несусветное: мол, скромно живет лишь потому, что главное для него жизнь духа, а не тела. При этом ткнул рукой в сторону украшавших стену старых театральных афиш и книжного развала на подоконнике и быстро запахнул на груди свой халат, чтобы не видно было несвежей майки с прорехой, неловко стянутой через край ниткой.

Вскоре Петр Антонович навестил Лукошко в его квартире на старом Арбате. На нем был темно-синий бостоновый костюм (по нагрудному карману, расположенному не на левой стороне груди, как положено, а на правой, нетрудно было определить, что костюм перелицован). Лицо чисто выбрито, на подбородке косой порез.

Притихший Петр Антонович осматривал роскошную коллекцию, слушая пояснения гостеприимного хозяина:

— Двести лет назад эмиссары Екатерины Второй колесили по всей Европе, не торгуясь, выкладывали графам да князьям кожаные мешки с золотыми червонцами, отсылали в Петербург картины, фарфор, хрусталь, изделия из золота, серебра и бронзы. Все это вы можете узреть в Эрмитаже… Вы ведь там, конечно, не раз бывали, мой друг?

Петр Антонович поперхнулся:

— Да, да, разумеется… — и покраснел. Он был честен и сам понять не мог, как слетела с его уст эта ложь. В Эрмитаже он был всего лишь один раз и не запомнил ничего, кроме картины, с которой, повернувшись к нему всем телом, глядела на него, улыбаясь, нагая женщина. Женщина до удивления была похожа на учительницу, с которой он когда-то познакомился на гастролях…

А Семен Григорьевич тем временем рассказывал:

— Екатерина Вторая платила за произведения искусства золотом из царской казны. А то, что вы видите здесь, мой друг, все это оплачено медными грошами, заработанными честным трудом скромного музыканта.

Однако «заработано честным трудом», по-видимому, было немало.

Голосом, прерывавшимся от волнения и гордости, Лукошко перечислял свои сокровища:

— Ваза амфоровидная… с изображением Петра Великого. Фарфор. Ваза, как видите, позолочена, голубое крытье… Роспись завода Сафронова, первая половина XIX века… А вот это — исключительная ценность! Часы настольные, белого мрамора с золоченой бронзой. Французская фирма, конец XVIII века.

А потом Лукошко поил потрясенного гостя чаем.

— Только извините ради бога, варенья предложить не могу. Кончилось. Вот берите пастилку… Свежая, так и тает во рту.

О тарелке с изображением арфистки — ни слова. Проводил до двери:

— Заходите на той неделе. Буду ждать. Для меня наши беседы — праздник.

Вскоре Петр Антонович появился снова. Под мышкой держал обернутый газетной бумагой сверток.

У Семена Григорьевича екнуло в груди. Тарелка! С трудом сдержал возглас разочарования, когда Петр Антонович извлек из бумаги банку вишневого варенья, обвязанного поверх горлышка белоснежной марлей.

Тогда Лукошко пошел, что называется, ва-банк. Во время разговора как бы невзначай обронил:

— Шестнадцатого день моего рождения. Не хотел отмечать, в нашем с вами возрасте это, знаете ли, невесело. Да вот сын настаивает. Будут самые близкие. Приходите, Петр Антонович.

Расчет Семена Григорьевича, как всегда, оказался верным. Петр Антонович подарил на день рождения драгоценную тарелку с изображением арфистки. Денег за свой подарок, конечно, не взял: «Что вы?! Что вы?! Не обижайте меня! Какие счеты между друзьями!»

…Самое трудное было потом отвязаться от Петра Антоновича. Он забрал себе в голову, что Лукошко действительно ему друг, и еще долго надоедал своими визитами.

Благополучно завладев тарелкой, Семен Григорьевич восстановил в памяти мрачное предощущение неудачи, охватившее его при первом посещении строения № 13, и пожал плечами: вот и верь после этого дурным предчувствиям!

Итак, поначалу была одна тарелка с изображением арфистки, та, которую он выцыганил у Петра Антоновича. Потом появилась и вторая. А их лишь две в мире и было. Он это знал и искал вторую. Искал настойчиво. И нашел — не в антикварном магазине и не у коллекционеров, а где бы вы думали? У дирижера Валерия Яковлевича Смирницкого.

Семен Григорьевич едва не задохнулся от негодования. Кровь прилила к вискам, в голове застучало, грудь сдавило — не продохнуть. Он даже испугался — не случилось бы удара, попил сердечных капель, успокоился. Надо взглянуть правде в глаза: ему, Лукошко, Смирницкий ни за что тарелки не отдаст, он не отдал бы ему даже пустого спичечного коробка — не то что такой редкостной вещи. Снова придется ждать.

Сидя во время спектакля на своем месте, в оркестровой яме, Семен Григорьевич пристально вглядывался в подсвеченное снизу лицо дирижера с крупными, словно высеченными резцом скульптора чертами. Отметил: за последнее время Смирницкий сдал, щеки ввалились, под глазами синева. В движениях рук нет былой силы и власти. Вспомнилось, что когда-то французский композитор Люлли, энергично дирижируя оркестром при помощи довольно увесистой палки, поранил себе ногу, и это явилось причиной его смерти.

«Чем черт не шутит, а вдруг…» — Семен Григорьевич ужаснулся мелькнувшей у него в голове мысли. Неужели он уже дошел до того, что способен желать смерти ближнему своему?

Это открытие было столь пугающе неожиданным, что Семен Григорьевич сбился, пропустил такт. И тотчас же вспыхнул до корней волос. Такого с ним еще не бывало. Какой позор! Шевельнулась слабая надежда: а вдруг Смирницкий не заметил? Какое там! Грозно удивленный взгляд дирижера метнулся в его сторону. Если бы это случилось на репетиции, то Смирницкий громко постучал бы дирижерской палочкой по пульту, призывая всех к тишине, и грозно изрек: «Оркестр — это особая страна! У каждого из ее граждан есть обязанности…» Но сейчас, во время спектакля, он вынужден был ограничиться суровым и неприязненным взглядом.

Лукошко с трудом подавил волнение и унял дрожь своей левой руки, которая давно уже потеряла свою гибкость, перестав быть необыкновенной.

Он ждал эту вторую тарелку долго. Говорил сыну о возможности обладания этой вещью как о чуде. Рассказывал об этом как о высшем благе, дарованном лишь немногим избранным. Одним из них он и надеялся стать, несмотря на то что человек, обладавший этим фарфоровым дивом, не отдавал его, не уступал ни за что.

— Поймите, Валерий Яковлевич… У меня же коллекция, — смирив гордыню, лепетал Лукошко.

— Коллекция — говорите вы? — холодно отвечал Смирницкий. — Есть только один вид ценностей, которые не только можно, а даже должно коллекционировать. Это — ценности духовные! — При этом Валерий Яковлевич