Читать книгу - "Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов"

и на обороте написал: «Подобной дряни не мог никогда писать. Репин». Так что же сделал один прохиндей? Эту фразу стер, а подпись оставил. И сбыл картину за солидную сумму!

— Но ведь ваш, как вы говорите, подлинник тоже, должно быть, стоит немалые деньги! Где вы взяли такую сумму?

Семен Григорьевич отхлебнул шампанского, поперхнулся, закашлялся. Потом помолчал, ответил туманно:

— Удалось купить по случаю… Довольно дешево.

Тень набежала на его лицо. Своим вопросом Ольга Сергеевна напомнила ему о неприятном телефонном звонке. Сегодня днем, когда Семен Григорьевич, готовясь к ее приходу, аккуратно раскладывал на блюде пирожные — эклеры, наполеоны, корзиночки, картошки, миндальные, вдруг зазвонил телефон. Он вытер о полотенце руки, взял трубку. Грубый голос произнес:

— Эй ты, жук навозный! Еще не надоели тебе твои темные аферы? Берегись, старый жулик! Недолго еще тебе поганить своим присутствием землю. Ужо отольются тебе сиротские слезы.

Этот звонок до глубины души потряс Семена Григорьевича. Он и сам не понимал почему. За долгие годы собирательства не раз ему приходилось попадать в двусмысленные, рискованные ситуации, выслушивать угрозы, отбиваться от шантажистов. Несмотря ни на что, он упорно следовал раз и навсегда избранному правилу — выискивать и приобретать вещи у людей, слабо разбирающихся в их подлинной ценности или попавших в критические жизненные ситуации… Лучше всего, когда это совпадает: незнание и острая нужда.

Именно при таких обстоятельствах он приобрел и картину с изображением святой Цецилии.

Ему стало известно, что ее хозяйка недавно умерла, оставив двоих детей. Семен Григорьевич тотчас же отыскал нужный телефон, позвонил. Ему ответили:

— Извицкие здесь больше не живут.

— А куда же они делись?

— Обменялись и переехали в Гольяново.

— Можно узнать их адрес?

— Пожалуйста.

Семен Григорьевич приободрился. Если семья после смерти кормильца покидает просторную четырехкомнатную квартиру и забивается куда-то к черту на кулички, в Гольяново, значит, дела ее плохи. Наверняка обменялись с доплатой: крайне нужны деньги. Значит, пробил его час.

У Семена Григорьевича имелся справочник, как у таксистов. С его помощью он быстро определял нахождение нужного ему адресата. Он воспользовался им и на этот раз. После чего встал утром пораньше и отправился в Гольяново.

Дом, в котором теперь, после обмена, обосновались Извицкие, был пятиэтажный, без лифта. Из плохо заделанных швов между серыми бетонными панелями выступала какая-то черная дрянь. Зеленая лавочка у входа в подъезд была сломана, один край ее лежал прямо на земле. С входной двери сорвана пружина…

По выщербленным ступеням Семен Григорьевич поднялся на верхний этаж. Нос при этом пришлось зажать платком: ведра с пищевыми отходами, стоявшие на лестничных площадках, распространяли скверный запах.

Вот и нужная квартира. Кнопки у звонка нет, в отверстие выглядывает тонкий металлический шпынек. «Не дернет ли электричеством?» — обеспокоился Лукошко и с опаской надавил пальцем на шпынек. Послышались легкие шаги, дверь приоткрылась. Сквозь щель можно было разглядеть бледное детское личико.

— Открой, девочка, не бойся, брат-то твой дома?

— Он за хлебом пошел.

— Ну так я здесь на лестнице подожду.

— Да нет, почему, проходите.

Дверь отворилась шире, пропуская Семена Григорьевича в темную переднюю. Он снял с себя плащ и повесил его на торчащий из стены гвоздь. Вешалки не было.

Девочка ввела его в комнату. Он тотчас же направился к картине, прислоненной к стене. Опустился на корточки, ласково потрогал пальцем старинное полотно. Вдохнул так хорошо знакомый ему запах краски и лака… Усилием воли заставил себя подняться, отойти в сторону, чтобы не выказывать слишком большого интереса к картине. Осмотрел комнату. Мебели кот наплакал, и плохая она, старая, облезлая. Штор на окне нет. На столе тарелки с остатками пищи.

Семен Григорьевич почувствовал: он купит картину задешево. А то, что вещь стоящая, он угадал сразу. Превосходная работа итальянского мастера, а чья именно — разберемся позднее.

Квартира была тесная, потолки низкие и кривые.

— Там, на Фрунзенской набережной, должно быть, было получше? — спросил он девочку.

Бледное личико на мгновение осветилось радостным воспоминанием:

— О да, конечно! Там было хорошо!

Девочка бледная, с синячками под глазами, ключицы, лопатки, локотки и коленки — все острое, угловатое, производящее впечатление нездоровья и непрочности…

— Зачем же вы тогда переехали?

Она махнула тонкой рукой:

— Нам бы все равно на двоих такую большую квартиру не оставили… Один добрый человек предложил нам поменяться, пока у нас не отобрали, и денег дал…

— А этот… добрый человек… Он что — теперь в вашей бывшей квартире живет?

— Да… — ответила девочка. — А как вы догадались?

Семен Григорьевич не ответил. Он гнул свою линию:

— Вы говорите — денег дал… И что же они — целы?

Девочка потупилась:

— Да нет… Пока мама болела, мы много в долг брали. А потом когда… — голос ее дрогнул и глаза наполнились слезами. — Когда мамы не стало, надо было заплатить долги.

— Понятно! — Он еще более приободрился.

Нет, Семен Григорьевич не был злодеем, глухим к человеческому горю и страданиям. Но за долгие годы собирательства он привык эти страдания не замечать, закрыть свое сердце для чувств жалости, потому что это могло помешать главному делу его жизни — Коллекции. Ради Коллекции он сам принес немало жертв, можно сказать, загубил свое призвание музыканта, много горя доставил своей жене, а теперь отталкивал от себя сына. Уж если он не считался с близкими, где тут сочувствовать дальним! «Горе человеческое было, есть и будет. Всех счастливыми все равно не сделаешь», — успокаивал он свою совесть и, одержимый страстью, настойчиво домогался преумножения Коллекции.

— Вот картина на полу стоит… Продавать надумали? — бросил он еще одну наживку.

Девочка кивнула.

Семен Григорьевич покачал головой:

— Копия… Даже имени мастера нет. Много не возьмете.

Девочка простодушно подтвердила:

— Да, к нам дядя один уже приходил… У него специальная машинка… Он проверил картину. Тоже сказал: копия…

«Подлец этот дядя!» — подумал Семен Григорьевич, а вслух сказал:

— А как этот дядя выглядел? Низенький, плотный, лысый, вот здесь под ухом здоровая шишка — жировик, когда говорит — плюется, у него меж зубов дырка.

— Да, да, это он.

Семен Григорьевич и сам не сомневался, что это он. Среди московских коллекционеров только он один, бывший моряк Клебанов, обладал переносным аппаратом с инфракрасными лучами — для определения возраста картин.

«Вот шельмец! — подумал о Клебанове Семен Григорьевич, — Он же прекрасно видит, что это подлинник, а говорит — копия… Чтобы сбить цену и надуть детей. Для этого человека не существует ничего святого!»

Испытывая благородное негодование против Клебанова, Семен Григорьевич как-то совсем упустил из виду, что он сам только что, буквально пять минут назад, назвал подлинник копией, причем с той же неблаговидной