Читать книгу - "Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов"

class="p1">— Надо Федюше письмо отписать, — спохватился тот, быстро достал из шкафа чернильницу-невыливайку, обмакнул в нее ручку, пальцами снял с пера налипшую грязь и, положив на табурет вырванный из школьной тетради листок, принялся выводить кривые каракули.

— Я пойду, — сказал очнувшийся от своего порыва Семен Григорьевич.

На что Петр Антонович ответил вопросом:

— А как вы думаете, его пропишут? Я думаю, не могут не прописать! Он возьмет меня под опеку. Мы будем вместе жить, тут не тесно.

Отпаренное в бане красно-сизое лицо его выразило страх, он явно искал у Лукошко поддержки. И тот сделал доброе дело, горячо уверил старика:

— Не волнуйтесь, обязательно пропишут. Закон на вашей стороне. А коль возникнут какие-нибудь закавыки, милости прошу ко мне. У меня есть связи, помогу.

В слезящихся глазах Петра Антоновича впервые за все время их встречи мелькнуло живое чувство благодарности. И это внесло в стесненную душу Лукошко необходимое ему успокоение.

Кивнув на прощание вновь уткнувшемуся в свое письмо старику, Лукошко покинул строение № 13, из единственного окошка которого глядел ему вслед березовый веник.

Острая боль в области ключицы объяснилась воспалением какого-то нерва. Семен Григорьевич обратился к врачу и получил бюллетень. Теперь ему не надо было ходить в театр. Образовалась уйма свободного времени. И это было хуже всего.

Если прежде неприятные, тревожащие мысли налетали на него, словно порывы холодного осеннего ветра, то теперь они овладели им всецело. В душе его царило беспросветное ненастье.

Ольга Сергеевна на его письма (их он написал и отправил несколько) не отвечала. Впрочем, это только говорилось так: не отвечала. В самом ее молчании содержался ответ: гордый и презрительный. Семену Григорьевичу не составляло труда мысленно воспроизвести все то, что она может ему сказать. И все-таки он упорно добивался встречи с этой женщиной.

Однажды Лукошко подстерег Ольгу Сергеевну у ее дома. В руках у нее были цветы. Он жадно оглядывал ее высокую, статную фигуру, слышал звук ее шагов, несмотря на возраст, легких и летящих, и чувствовал себя счастливым. Оттого что судьба, от которой он уже ничего не мог ожидать, подарила ему на склоне лет это чувство. Очень может быть, что он все напридумал и нафантазировал и в жизни Ольга Сергеевна была вовсе не такой, какой представлялась Лукошко в его бессонных мечтах… Что из того? Встреча с нею разбудила потаенные силы души, и она, душа его, творила теперь любовь.

Ольга Сергеевна перешла улицу. Лукошко последовал за ней. Она в метро — он тоже. После трех пересадок Семен Григорьевич догадался: она едет на кладбище. К нему, к своему умершему мужу, дирижеру. Но и это открытие не остановило его, он продолжил свое незаметное преследование.

На кладбище он вслед за нею не пошел. Что-то остановило его. Бродил у каменных, с обвалившейся штукатуркой ворот, с досадой отмахиваясь от назойливых нищих, протягивавших к нему ладони. К воротам подъехал синий автобус, окаймленный посередине широкой черной полосой. Из него двое парней высадили пожилую, с распухшим от слез лицом, женщину. Со всех сторон ее окружили родственники. Они что-то говорили, видимо утешая женщину, хотя ясно было, что утешить ее никак нельзя. Потом из автобуса вынесли бедный венок.

Семен Григорьевич отвернулся. Отошел в сторону. Странное дело, печальная картина, свидетелем которой он был, не затронула его: слишком занят был тем, что происходило внутри него.

Терпеливо дождался ее возвращения. Теперь Ольга Сергеевна двигалась медленно, переставляя словно бы отяжелевшие ноги. Голова опущена на грудь, руки плетьми бессильно висят вдоль тела.

Чувство жалости к ней, одинокой и несчастной, охватившее Семена Григорьевича, было настолько острым, что на глазах у него выступили слезы. Он ускорил шаги, настиг ее и голосом, в котором кипели рыдания, произнес:

— Ради всего святого выслушайте меня!

Испуганная, она отшатнулась. Он сделал еще шаг, дотронулся до ее руки:

— Ольга Сергеевна! Если бы вы знали… Если бы вы только знали!..

Рыдания рвались из его груди, мешая говорить. Он замолчал.

Она устало, без гнева произнесла:

— Вы странный человек… Что вам от меня надо? Что может быть у нас с вами общего?

Как будто паралич сковал Семена Григорьевича. Он не мог шевельнуть языком. Подкатил автобус, она вошла в него и уехала. Он остался на месте. В голове стоял шум. Сквозь плотную звуковую стену, отделявшую его в эту минуту от всего остального мира, проникла и дала ему надежду мысль: она говорила с ним так, как будто прочла… хотя бы одно из того множества писем, которые он ей отправил…

Несколько дней кряду в городе стояла невыносимая жара.

Лукошко возвращался домой из гастронома, неся в ярко-оранжевой авоське маленький сверточек с рокфором и трехкопеечной булочкой. В подъезде его остановила лифтерша Зинаида:

— Слышали, что делается-то? В пятом подъезде генерал преставился. И жена его тоже плоха. Того и гляди, богу душу отдаст. Между прочим, оба — сердечники. Ох, времена! Не иначе, антихрист на землю грядет. Горюшко-горе!

— Какой там антихрист! — рассердился Лукошко. Он терпеть не мог бабьей болтовни, по этой причине и с покойницей женой, сделавшейся к старости говорливой, не единожды ругивался.

Но слова лифтерши Зинаиды застряли у него в голове. Не про антихриста, конечно, а про сердечников. Да, сердечникам в этой невыносимой духоте, видимо, приходится нелегко. Острая тревога полоснула его: как там сейчас Ольга Сергеевна? У него вмиг пропал аппетит. Он даже отложил в сторону бутерброд с любимым рокфором.

Почему он решил, что Ольга Сергеевна сердечница? Откуда он это взял, из чего вывел? Неизвестно. Но через несколько мгновений уже знал твердо: ей сейчас плохо.

Вскочил из-за стола, забегал по комнатам, не находя себе места. По дороге зацепил драгоценный комод в стиле Буль, что-то треснуло, но он даже не заметил этого. Несуразность ситуации доводила его до отчаяния. Дорогой ему человек в опасности, а он не может находиться рядом, оказать помощь, да что там помощь — он даже лишен возможности осведомиться о ее здоровье! «Ну как так можно? Как так можно?» — с силой ударяя кулаком в ладонь, твердил он себе на бегу, возбуждаясь все больше и больше. Это было выше его сил. Семен Григорьевич как был — в домашних штопаных-перештопаных брюках и довоенной рубашке апаш с отложным воротником, заменявшей ему пижамную куртку (только шлепанцы скинул, сунул ноги в сандалии) выбежал из квартиры и помчался к дому Ольги Сергеевны. Если бы он был в состоянии взглянуть на свои действия со стороны, то наверняка признал бы себя сумасшедшим. Однако сейчас мысль о странности собственного поведения даже не