Читать книгу - "Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов"

Я прошу вас, определяя мне срок наказания, точно соизмерить его со степенью моей вины не только перед Законом, но и перед потерпевшими, сомнительная деятельность которых в конечном счете послужила решающим мотивом моего преступления.

Сейчас я нахожусь на финише многолетней борьбы за существование. Я прошу вас помочь мне вернуться к нормальной жизни, стать полезным членом общества. Ведь после сорока лет мне трудно будет рассчитывать на то, что я смогу наладить свою жизнь, обрести крышу над головой, обзавестись семьей. Я надеюсь, что вы учтете все, что я сказал, и поможете мне!

В противном случае меня ждут впереди мрак и страшная бездна!»

Коноплев поймал себя на том, что читает строки последнего слова. Виталия Пустянского не без сочувствия. Конечно, жулик, плут, но человек явно не глупый.

Николай Иванович перевернул последнюю страницу дела. Речь Пустянского, ходатайства его адвоката достигли цели: суд проявил к нему милосердие.

Что же побудило его вновь стать на путь преступления? А может, прав Сомов, и этот тип докатился до убийства, а «мрак и страшная бездна», которых он так боялся, его поглотили?

…Спустя несколько дней Коноплев снова вызвал повесткой на Петровку Марину Белую, но она не явилась. Остался без ответа и повторный вызов. Тогда Николай Иванович отправился к ней домой в Тушино, прихватив Сомова. Капитан, по убеждению Коноплева, не умел как следует разговаривать с людьми, а вот язык вещей понимал хорошо.

По дороге Сомов поддел Коноплева:

— Зря вы ей поверили, товарищ подполковник, не такая уж она голубица, эта Белая… Почуяла, что мы вышли на след ее дружка, дала ему знать, они и смотались. Теперь ищи ветра в поле!

— Не будем торопиться с выводами, товарищ Сомов, — сухо сказал Николай Иванович.

Марина Белая жила в районе Тушино на улице, носившей негородское название «Лодочная». Объяснялось это название близостью к каналу. На правой стороне улицы домов не было — по берегу канала росли деревья, кустарники, кое-где они расступались, чтобы дать место футбольному полю, теннисному корту, лодочной станции, а то просто — пустырю. «Летом здесь, должно быть, рай, никакой дачи не нужно», — подумал Коноплев, вылезая из «Москвича» возле стандартного панельного пятиэтажного дома.

Марине Белой принадлежала одна комната в трехкомнатной квартире. Говорливая соседка с бигуди на голове, назвавшаяся Лией Львовной, сообщила, что несколько дней назад Белая уехала, а куда — неизвестно. Сомов начал расспрашивать соседку про Пустянского.

— Я… минутку…

Лия Львовна скрылась в своей комнате и тотчас же появилась снова. Теперь на голове у нее был розовый газовый платочек, сквозь который видны были те самые бигуди, которые она собиралась скрыть от постороннего взора.

Пустянского она хорошо знала.

— Видный мужчина. Всегда хорошо одет. И очень вежливый. Руку поцелует, о здоровье расспросит. Раньше бывал довольно часто, оставался ночевать. Соседи не возражали: человек тихий, скромный, непьющий. Да и Марину понять надо — женщина молодая. Не век же одной куковать. Да и дочке отец нужен. Думали, вот-вот поженятся, но вышло по-другому. Пустянский куда-то пропал, встречи прекратились.

— А отчего? Они поссорились?

— Вы знаете, как сейчас у них, у молодых… Повстречались неделю-другую — и разошлись. Никаких обязательств!

Она сама предложила Коноплеву и Сомову осмотреть комнату Марины. «Ключ у меня. Марина оставила. На всякий случай. Мало ли что… Вдруг батарея потечет, как в прошлом году…»

— А может, она ключ для Пустянского оставила? — поинтересовался Сомов.

Лия Львовна покачала головой:

— Нет… Кажется, они всерьез разошлись. Уж так она, бедная, плакала, убивалась… Понять можно: мужчина видный.

Коноплев предъявил постановление об обыске, попросил Лию Львовну привлечь в качестве второго понятого кого-нибудь из соседей.

Комната была небольшая, узкая, как пенал. Большую часть ее занимал диван-кровать. Сомов как увидел его, остолбенел. Только и сказал:

— Он! «Лейпциг»!

Коноплев тотчас же все понял. Еще в самом начале следствия по делу Лукошко он дал своему помощнику задание: по зеленым ворсинкам, обнаруженным экспертом на костюме убитого коллекционера, установить название мебельного гарнитура, фамилии и адреса покупателей. Со свойственной ему тщательностью Сомов задание выполнил, положил на стол Коноплева ученическую тетрадку со своими записями. Однако Николай Иванович должного интереса к ним не проявил, не глядя, сунул тетрадку в ящик, произнеся скороговоркой:

— Спасибо. Хорошо. Пригодится.

И вот они стоят в тесной комнатенке подруги Щеголя и не могут отвести глаз от зеленого дивана из «того самого» мебельного гарнитура…

— В ваших списках фамилия Белой, конечно, не значится, капитан? — высказал предположение Николай Иванович. — А то бы вы уже давно вспомнили…

Сомов покачал головой:

— Белой среди покупателей нет.

— Вы не знаете, — обратился Коноплев к Лии Львовне, — откуда у Марины этот диван? И давно ли куплен?

— Он ей случайно достался, — отвечала Лия Львовна. — Кто-то из покупателей не захотел брать, мол, слишком громоздкий, оставил в магазине. А Марина сунула пятерочку продавцу, он и устроил.

— Понятно.

— Ну, ясно, — сказал Сомов. — Владельцев разрозненных вещей я, конечно, установить не мог. Вот и выходит, что вся моя работа насмарку.

— Я же не раз говорил вам: не надо торопиться с выводами. Лучше осмотрите комнату.

Пока капитан выполнял его указание, Николай Иванович вышел в коридор, где под дверью стояла Лия Львовна. Он вынул из кармана фотографию покойного Лукошко, показал ей:

— Это лицо вам не знакомо?

Неожиданно последовал ответ:

— Я этого гражданина знаю. Он как-то заходил к нам. Это было в отсутствие Марины.

— Она на работе была?

— Нет. Так же, как сейчас, в отъезде. У нее дочь часто болеет, вот она и мотается туда-сюда.

— Если вы не возражаете, поговорим об этом гражданине. Расскажите все, что вы помните.

Лия Львовна сказала:

— Может, чаю выпьете? Я быстро…

— Нет, чаю не надо.

— Виталий был дома. Раздался звонок. Я хотела открыть. Он говорит: «Не беспокойтесь, Лия Львовна. Я — сам». Вошел этот гражданин. Он нес какой-то плоский предмет, неловко упакованный в газету и обвязанный бельевой веревкой. Поздоровался с Пустянским, сказал: «Вот. Принес». Виталий увел его в Маринину комнату. О чем они там говорили, я не слышала: была на кухне. Виталий заглянул, попросил нож. Я дала. Свой любимый, с деревянной ручкой. Острый-острый! И до сих пор жалею.

— Почему?

— Да потому, что нож пропал… Я всю комнату Маринину обыскала, нет ножа, и все!

— А потом?

— А потом они ушли.

— Вместе?

— Вместе.

— А этот плоский предмет был с ними?

— Да… Только упакованный в другую бумагу и аккуратно перевязанный. Нес его Виталий.

— Больше вы этого гражданина не видели?

— Нет.

— Теперь поговорим о Марининой дочке. Она живет, по-видимому, с ее родителями?

— С матерью.