Читать книгу - "Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов"

Работа это непростая и небезобидная: малейшая неточность в подстановке — и вся цепочка летит к черту.

МАГИЧЕСКОЕ ЧИСЛО

Странное дело, Ворожеев будто бы сменил гнев на милость. При встрече внимательно смотрел в лицо Коноплеву своими светлыми глазами, задерживал руку в своей шершавой, как терка, руке, интересовался: «Ну, как дела? Помощь не нужна? А то заходи… Одна голова хорошо, а две лучше». И уходил по коридору основательной поступью человека, облеченного властью.

Николай Иванович по своей привычке ничего не оставлять неразгаданным попытался осмыслить происшедшую в Ворожееве перемену. А что тут, собственно говоря, удивительного? Огляделся человек на новом месте, успокоился, собрался с мыслями, понял, что работать надо дружно, отбросив в сторону все мелкое, наносное… «Надо и мне… того… помягче с ним… А не лезть по всякому поводу в бутылку».

С этими добрыми намерениями Коноплев и явился на очередной вызов ВРИО начальника отдела.

— Садись, Николай Иванович! Я слышал, у Сомова дельная мыслишка появилась?

Аким Федотович улыбнулся, мускулы лица расслабились, распустились, он сделался неузнаваем. «Оказывается, улыбаться тоже надо уметь», — сделал для себя заметку Коноплев.

— В нашем деле как бывает, — продолжал Ворожеев, — лучшие пинкертоны головы ломают, самые сложные версии строят, в психологии копаются. А тут вдруг бац — решение-то вот оно, рядом. Протягивай руку и бери. А начальство довольно. Ему ведь все равно, много ты труда затратил или мало. Ему важен результат.

— До похвал начальства еще далеко, Аким. Надо разобраться — не липа ли.

— Разберетесь, разберетесь… — хохотнул Ворожеев. — Уж на это у вас силенок хватит.

— У нас на многое силенок хватит, не только на это, — ответил Коноплев.

Ворожеев внезапно согнал с лица улыбку:

— Так ты что — не веришь в версию Сомова?

— Честно говоря, не очень… Конечно, надо прояснить роль Булыжного в деле с табакеркой. Это все так. Но подозревать его в убийстве Лукошко или пособничестве преступникам никаких оснований у нас пока нет. Это все выдумки Сомова.

— Выдумки, говоришь? А ты вот что сделай. Поручи-ка это дело капитану. Пусть он свою версию сам и разрабатывает. Лады?

Ах вот, оказывается, куда гнет Ворожеев! Коноплев ответил сухо:

— Насколько я понимаю, розыскные действия по этому делу поручены мне. И Сомов передан в мое полное распоряжение. Следовательно, я имею право действовать так, как сочту нужным. Или вы отстраняете меня от расследования? Тогда прошу объяснить причины.

Теперь настала очередь Ворожеева успокаивать Коноплева:

— Ну и человек. Прямо порох! Трудно с тобой… — Он отвел глаза от Николая Ивановича и вперил взгляд в крышку стола. — Никто тебя не отстраняет, что ты выдумал. Но ведь и я, кажется, пока еще начальник отдела.

— ВРИО начальника, — Коноплев все-таки не удержался от резкой реплики.

— Да, ВРИО, — мрачно согласился Ворожеев. — То есть временно исполняющий. Но времени у меня хватит, чтобы… чтобы…

— Ну, договаривайте, — Коноплев встал с места.

— Чтобы навести порядок в отделе.

Оба замолчали, боясь наговорить лишнего. Потом Ворожеев заговорил как ни в чем не бывало:

— Легче всего подобраться к Булыжному со стороны его возлюбленной. То есть жены Лукошко.

— Честно говоря, я не вижу смысла в том, чтобы «подбираться» к Булыжному.

— Ах, так… И сам не хочешь, и Сомову не даешь. Что ж, обойдемся без тебя.

Поначалу внезапно возникшая в голове капитана Сомова версия о причастности к убийству Лукошко Ивана Булыжного не сулила Коноплеву больших забот. Ему казалось, что эта ветвь следствия засохнет и отомрет сама собой, как засыхает неудачно привитый к дереву черенок. Однако он, видимо, не учел той большой и деятельной силы, которую представляли собой объединившиеся Сомов и Ворожеев. А они, судя по всему, не дремали…

Вскоре Коноплева снова пригласил к себе следователь Ерохин и, попеняв ему на непонятное бездействие, сказал:

— На-ка вот, почитай, Фома неверующий…

Николай Иванович взял в руки и быстро пробежал глазами документ — заявление Антонины Дмитриевны, женщины, когда-то неизвестно зачем усыновившей Ивана Булыжного, а затем отказавшейся от него. Антонина Дмитриевна подробно описывала порочные наклонности детдомовского воспитанника, начиная от волчьего аппетита, неприятно поражавшего ее, до других, опять-таки «волчьих», по ее мнению, повадок мальчишки, вечной угрюмости, отсутствия благодарности, упорного нежелания признавать за собой проступки, которые постоянно вменялись ему в вину. Заканчивалось заявление описанием пьяного дебоша, который учинил ее бывший воспитанник из-за не принадлежавшей ему иконы, которую ему, конечно, не терпелось пропить, а также изложением обстоятельств ограбления. Это ограбление по каким-то непонятным Антонине Дмитриевне соображениям было приписано милицией некоему гражданину Клебанову, хотя и слепому ясно, что забрался к ней в квартиру этот пьяница и ворюга Ванька, которого милиция явно выгораживает. Доказательство его вины — пропажа, увы, вместе с другими дорогими вещами и той самой иконы, из-за которой он закатил ей незадолго до этого шумный скандал…

— Ну, с этой дамой я лично знаком… Знаю цену и ей самой, и ее показаниям, — пробормотал Коноплев, отбрасывая заявление Антонины Дмитриевны. — Чепуха на постном масле.

— Чепуха, говоришь… А это?.. А это? — из ерохинского ящика, как из волшебной шкатулки, посыпались на стол разные бумажки — листки допросов, актов опознания, писем и записок…

— Ого! — только и вымолвил Коноплев, пододвинул к столу стул, основательно уселся и стал разбираться в бумажном ворохе. Прежде всего его внимание привлекла выписка из показаний Дмитрия Лукошко — сына убитого коллекционера. На вопрос капитана Сомова, какие отношения связывали его с сослуживцем Иваном Булыжным, Лукошко ответил: самые неприязненные. Булыжный хотя и находился в подчинении у него, однако подчинения этого не признавал, постоянно нарушал субординацию, на вызовы не являлся вовсе или являлся с явным опозданием, неоднократно оспаривал данные ему указания, но каждому вопросу у него имелось собственное мнение, которое он не стеснялся высказывать, как правило, дерзко и грубо. Такое его поведение тормозило реализацию крупного проекта, которым занималась группа под руководством Лукошко, на что последний не раз обращал внимание начальства.

На вопрос, чем было вызвано такое поведение Булыжного, Лукошко ответил, что сам задумывался над этим. И поначалу пришел к выводу, что причина кроется в отношении Булыжного к его жене Нине. Булыжный неоднократно делал ей нескромные предложения, требовал, чтобы она порвала с мужем и ушла к нему, поскольку они, Нина и Булыжный, якобы больше подходят друг другу. Митя заявил, что, хотя назойливые приставания этого типа к его жене ему, конечно, не могли нравиться, вызывали у него возмущение, тем не менее он иногда как бы даже жалел Булыжного, павшего жертвой внезапно охватившей его страсти. Однако в свете событий последнего времени Лукошко по-иному расценивает поступки Булыжного. Он