Читать книгу - "Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов"

не может отделаться от ощущения, что охоту за его женой этот человек начал под влиянием далеко не бескорыстных мотивов. Более того, его вожделенной целью является не Нина, а коллекция, к которой он стремится подобраться. Эта версия, Митя употребил именно такое слово — «версия», многое объясняет для него: и необыкновенную, доходящую до наглости настойчивость, с которой он преследовал бедную женщину, и личную ненависть к нему, к Мите, стоящему между Булыжным и драгоценной коллекцией… Понятным становится и странное посещение Булыжным квартиры на старом Арбате, посещение, о котором отец в свое время рассказывал Мите…

На прямой вопрос капитана Сомова, не думает ли он, что Булыжный имеет отношение к убийству старика, Митя ответил, что прямо утверждать этого не может — для этого у него нет фактов, но он не удивился бы, если бы ему сообщили что-нибудь подобное…

— Но это все цветочки, — сказал Коноплеву Ерохин. — Вот с этим ознакомьтесь.

Коноплев осторожно, как гремучую змею, взял в руки листок, который, судя по всему, заключал в себе особенно неприятную для него новость. То были показания Федора Шакина, полученные у него при допросе капитаном Сомовым. Из протокола явствовало, что Шакину был предъявлен для опознания ряд фотографий. Он выбрал одну из них и показал, что на ней изображен некий Валера, имя которого он не раз упоминал на допросах. Он говорил, что этот самый Валера подсказал ему мысль навлечь на себя подозрение в совершении тяжкого преступления, испытать на себе все тяготы дознания, чтобы потом использовать полученный таким образом жизненный опыт для создания художественного произведения. Однако ему, Шакину, не верили, потому что он не мог в подтверждение своих слов назвать фамилию этого самого Валеры, а также указать место его проживания. К сожалению, Шакин не знал ни того, ни другого. Однако теперь наконец получено доказательство его правоты, за что он горячо благодарит капитана Сомова, этого прекрасного милицейского работника, на которого он, Шакин, в свое время возвел напраслину, в чем сейчас искренне раскаивается. Этот самый Валера не только толкнул Шакина на сомнительный путь, который привел его в тюремную камеру, но и, по-видимому, совершил в действительности то страшное преступление, вину за которое он уговорил взять на себя Шакина. Теперь, слава богу, истина восторжествует, негодяй понесет наказание, а он, Шакин, получит долгожданную свободу.

— Ну и кем же оказался этот самый Валера? — спросил Коноплев.

— Вот, полюбуйся, — Ерохин выбросил из ящика фотографию. С глянцевитой ее поверхности на Коноплева глянуло угрюмое лицо Ивана Булыжного.

— Так… Еще что? Не тяните. Выкладывайте все, что припасли Ворожеев с Сомовым.

— А Ворожеев тут при чем? — зорко глянул на подполковника Ерохин.

— Ну, без него тут не обошлось. Узнаю знакомый почерк.

— А что, ребята поработали на совесть. Ясно: Булыжный и Шакин знакомы. Иначе бы Шакин не опознал своего дружка на фотографии…

— Так уж и «дружка»?

— А вы все не верите? Не спорю, доказательств того, что Булыжный убил старика, у нас нет, свидетельство Шакина не в счет. Но то, что они, Шакин и Булыжный, находились в сговоре, это, по-моему, доказано.

— Не будем торопиться, — проговорил Коноплев.

— Да ты и так, брат, не торопишься. Скажи спасибо, что другие поторопились.

Вернувшись в свой кабинет, подполковник подошел к окну и стал пристально, до рези в глазах, вглядываться в знакомую до деталей картину: ограду, зеленые ветви деревьев, мельтешенье машин на проезжей части улицы — как будто где-то там крылась отгадка мучившей его тайны… Возможность какого-либо нажима на свидетелей со стороны Ворожеева и Сомова Николай Иванович полностью исключал. Почему же тогда все, как будто сговорившись, вдруг принялись валить вину на Булыжного? Что случилось?

Повинуясь какому-то непонятному импульсу, Коноплев повернулся к столу, снял трубку, набрал номер телефона больницы, где лежал Булыжный. Услышав голос дежурной, поинтересовался состоянием здоровья Ивана. С удивлением услышал ответ:

— Состояние крайне тяжелое.

Положил трубку. Странно. Еще два дня назад лечащий врач лично убеждал его, что Булыжный вскоре придет в себя. Неожиданное ухудшение? Но почему тогда об этом немедленно не доложили Коноплеву? Он же строжайше наказал держать его в курсе дела!

Николай Иванович вспомнил, что, услышав в телефонной трубке голос дежурной сестры, он не представился, не назвал себя.

Ему ответили то, что отвечают каждому, кто позвонит в больницу. Значит, весть об ухудшении состояния Булыжного, о его возможно скорой смерти уже могла распространиться по городу. И тогда кто-то начал действовать. Это не исключено.

Николай Иванович снова поднял телефонную трубку, вызвал машину и поехал в больницу.

…Прошел в кабинет главною врача. Тот встретил его, как старого знакомого.

— Давненько вы у нас не были, товарищ подполковник.

— А вы давненько не звонили. У вас ухудшение, а вы молчите. Мы же договаривались.

— То есть как молчим? — не понял главный врач. — А вы разве не в курсе?

Теперь настал черед удивиться Николаю Ивановичу:

— Что вы имеете в виду?

Он узнал, что несколько дней назад в больницу позвонил Ворожеев, поинтересовался здоровьем Булыжного:

— Выкарабкается или нет?

— Лично я полагаю, — ответил главврач, — что выкарабкается. Сердце здоровое. При правильном лечении и заботе…

— Заботиться о нем, кажется, есть кому. Мы слышали, Булыжного почти ежедневно навещает женщина, некая Нина Лукошко.

— Да, — ответил врач. — Настойчивая особа. Каждый день заходит ко мне, осаждает вопросами.

— Какими вопросами?

— Ее интересует то же, что и вас, — будет Булыжный жить или нет?

— Ах так… Можете ли вы пригласить ее к себе и сообщить, что в положении Булыжного наступило резкое ухудшение?

— Но ведь никакого ухудшения нет. Наоборот, я уверен, что не сегодня-завтра нам удастся вернуть ему сознание.

— И возвращайте. Это будет всего лишь маленькой военной хитростью в интересах следствия.

— А не слишком ли жестоко по отношению к этой женщине?

— Насколько мне известно, она — женщина крепкая, выдержит. Кроме того, Нина Лукошко не является родственницей пострадавшего. Формально она совершенно чужой, посторонний человек.

— Ах так… — сдаваясь, проговорил главврач. — Ну хорошо, я скажу ей, что положение Булыжного ухудшилось.

— Сильно ухудшилось.

— Да, да. Сильно.

— И не пускайте ее несколько дней в палату.

Коноплев побарабанил пальцами по крышке стола, спросил:

— И вы не пускаете?

— Как было велено, не пускаем. Я ее сегодня видел в коридоре, она, наверное, и сейчас еще здесь.

Коноплев поднялся с места:

— Мне пора. Не сегодня-завтра, я уверен, вы получите сигнал об отмене полученного указания. Вы не выйдете со мной в коридор? Я хотел бы, чтобы вы представили меня Нине Лукошко.

— Если вы хотите с ней поговорить, могу предоставить вам свой кабинет. У