Читать книгу - "Синдром усталости - Владимир Николаевич Моргунов"

— Актер?!

— Ну да. Нерон, умирая, тоже воскликнул: “Какой актер умирает вместе со мной.” Нерон в первую очередь был лицедеем, а уж потом императором. Так вот, Елизаров тоже в первую очередь был актером, а ученым он был только в третью, если не в четвертую очередь.

— Елизаров погиб. — Лисицын выдержал небольшую паузу, дабы убедиться в том, что Григорьев не продолжает мысль. — Поэтому я здесь, у вас.

— Что же, будем считать мои слова относительно лицедейства Григорьева эпитафией, — очень спокойно, даже вяло произнес Григорьев, — ибо; о мертвых только хорошее, либо ничего.

— Федор Тимофеевич, вы работали в лаборатории, которую остальные сотрудники филиала называли не совсем обычной, — очень осторожно бросил пробный шар следователь.

— Да, эта лаборатория активно приближала мрачное будущее всего человечества. Там было сделано нечто в рамках Апокалипсиса. По части пятого ангела. Звезда, отворившая кладезь бездны, откуда вышел дым, от которого помрачилось солнце… Вы Евангелие не читали?

— Не очень внимательно, — Лисицын был слегка обескуражен, поэтому ответил честно.

— Понятно, — все тем же усталым тоном констатировал Григорьев. — Так вот, в Откровении — так на русский язык переводится Апокалипсис — сказано, что из дыма, в свою очередь, вышла какая-то саранча, укусы которой вызвали язвы на теле и мучительную смерть через пять месяцев. На СПИД похоже, не правда ли? Но пять месяцев, язвы — это все литературщина, для столь точной картины заболевания даже Иоанн мог оказаться недостаточно хорошим провидцем. Болезней должно быть несколько, возможно, даже достаточно много. Важно, что отворен кладезь бездны. Этот кладезь наверняка был открыт в нескольких местах приблизительно в одно и то же время. Кто-то, возможно был в этом заинтересован.

Лисицын подумал о том, что либо Григорьев вовсе не безумен, либо в его безумии, по выражению классика, есть метод.

— У вас получилось нечто такое, чего не должно было получиться? — спросил он.

— Если бы… Я достаточно поздно понял, что именно отверстие кладезя бездны планировалось с самого начала.

Лисицын кивнул, но в этом кивке не было фальшивой готовности соглашаться со всем, что говорит душевнобольной, лишь бы только продолжал говорить, не теряя нити воспоминаний — похоже, следователь стал склоняться к мысли, что интеллект Григорьева сохранен целиком и полностью.

— Вы слышали о такой болезни, как синдром усталости? — спросил Григорьев.

— Слышал, но мне кажется, что в ее определении больше экзотики, чем науки, вы уж простите мнение дилетанта. У меня сложилось впечатление, что есть люди, которые с этим самым синдромом родились. Я повторяю — это только мое мнение, но все же сдается мне, что придумали этот термин газетчики с подачи людей, желающих повысить свой рейтинг в медицине.

— Возможно, кому-то выгодно, чтобы существовала и такая точка зрения, какую вы только что высказали, — в лице, в глазах, в фигуре Григорьева читалась все та же бесконечная усталость. Только в старости возможна такая вот крайняя разочарованность во всем, только люди, начисто лишенные каких-либо иллюзий вследствие своего жизненного опыта, могут полностью прекратить борьбу.

— Возможно, — согласился Лисицын и теперь ему вообще показалось диким, странным то обстоятельство, что Григорьев находится здесь, в “психушке” — пожалуй, даже его душевное состояние, не говоря уже об умственном, куда более благополучно, чем состояние иных государственных деятелей. — Послушайте, а почему вы с самого начала не поинтересовались тем, кто я такой и откуда?

— Да что же интересоваться? И так видно: вы из органов. Из каких — неважно. Я никогда не разбирался в этом. — Григорьев смотрел потухшими глазами куда-то мимо Лисицына.

— Как давно вы здесь находитесь?

— Да пятый год уже — с перерывами, конечно. Меня отпускают домой, когда находят нужным дать мне отдых от лечебницы, и достаточно вежливо приглашают обратно, когда чувствуют, что я устал от дома. Но такие отношения у нас установились не очень давно — примерно в последние полтора-два года. Раньше меня отсюда не выпускали. Как забрали в восемьдесят девятом году прямо на улице, так и не выпускали.

— Но ведь это же!.. — Лисицын и сам по себе не обладал взрывным темпераментом, да и облик Григорьева, поведение его действовали на следователя как-то завораживающе, заставляя даже говорить тише и медленнее, чем обычно, но тут абсурд ситуации заставит его взорваться. — Это же беспредел какой-то! — Лисицын нашел подходящее определение. — Их всех надо привлечь к ответственности.

— Возможно, — Григорьев отреагировал на вспышку возмущения собеседника все так же безучастно, словно речь шла о явлении, замеченном астрономами в другой Галактике, а не о его собственной судьбе. — Возможно, но только сначала надо определить, кого же — “их всех”. Что касается меня, то мне даже это не под силу. Я серьезно болен. Удивительно, как я сохранил остатки рассудка после таких лошадиных доз препаратов. Наверное, высший суд настиг меня уже в этой жизни. Ведь я осознавал, что делал.

— Но что же такое вы все-таки делали? — Лисицыну теперь стало немного неловко из-за того, что он так сорвался, и вообще, взглянув на себя и Григорьева со стороны, он нашел ситуацию, мягко говоря, диковатой — знал же он раньше о том, что людей годами держали в спецбольницах, хотя лично с этим сталкиваться не приходилось, но молчал ведь.

— Вы себе не представляете даже, что мы сделали. Под воздействием этого вируса в организме человека происходят необратимые изменения. Вы вслушайтесь в это слово: не-об-ра-ти-мые! То есть, никакие последующие действия, никакое лечение не в силах исправить последствия. Можно, конечно, с помощью целого комплекса: медикаментов, процедур, специальной диеты приостановить, замедлить распад, но исход только не очень значительно отодвинется во времени, не более того.

Григорьев опять не повысил голоса, не изменил его тона, он даже не стал говорить быстрее, только стал делать меньше пауз.

— Один рождается талантливым и к тому же человеком, приятным во всех отношениях, а другой — злобным, агрессивным кретином, способным только выполнять несложную физическую работу и то, как правило, по принуждению, то есть, в тюрьме. А все дело заключается в особенностях химических реакций, происходящих в мозгу человека. Сейчас, например, уже стопроцентно точно установлено, что гомосексуализм объясняется наличием в мозгу мужчины этакой крохотной зоны, в которой все те же химические процессы проходят немного не так, как у всех остальных.

Тут Лисицын отметил про себя, что он сам слышал где-то о таком открытии физиологов совсем недавно, а поскольку он следил за очень многими подобными вещами очень внимательно, то и открытие наверняка было сделано недавно. Отсюда следует, что и Григорьев не совсем утратил интерес к