Читать книгу - "Вьетнамская война в личных историях - Джеффри Уорд"

День за днем, неделя за неделей, 10, 11, 14, 16 часов в день, 6 или 7 дней в неделю мы работаем с ранеными и увечными. Мы видим, как молодые люди нашей страны проходят через двери этой больницы — многие из них уже никогда не будут прежними, ибо потеря одной или двух, а иногда и трех конечностей, разрушение лица или разрушение разума препятствуют их росту в нашем обществе. Прямо рядом с ними идут женщины, дети и юноши этой страны, в которой мы находимся, в том же состоянии, только им некуда возвращаться — ни дома, ни семьи, ни современного медицинского учреждения, чтобы их реабилитировать. Уничтожен не американскими войсками, а врагом, с которым мы сражаемся. Многие из них, возможно, помогли «солдату» на соседней кровати спастись или спасти его от засады, или, может быть, «солдат» сделал то же самое для него. И все, что вы можете думать про себя, это: почему? С какой целью человек так стремится уничтожить себя?

Могу ли я когда-нибудь объяснить чувство, которое испытываешь после того, как ухаживала за молодым 19-летним парнем в течение 20-25 дней, продвигаясь к выздоровлению только для того, чтобы у него случился рецидив. Работать с группой людей, чтобы вернуть его из дали, чтобы он мог вернуться домой к своей 18-летней жене, а затем беспомощно стоять и смотреть, как он умирает, зная, что ничто в этом мире не может его спасти… ни молитв, ни слез, ни лекарств. Стоять в отделении неотложной помощи и, возможно, протянуть руку помощи, если потребуется, и увидеть пятерых мужчин в возрасте от 21 до 39 лет, сожженных до неузнаваемости, так что даже их жетоны нельзя прочитать. Травмы, которые в США считались бы приоритетными, а здесь должны ждать еще пятерых пациентов, потому что «они не такие уж плохие». Смотреть вверх, когда двери открываются и другого пациента привозят из хирургии, и думать, закончится ли это когда-нибудь? А потом пойти домой в конце долгого дня и прочитать о нашем доме, куда мы все хотим вернуться, и что мы читаем? Беспорядки, убийства, кражи и т. д. Через какое-то время остается только один вопрос — почему?

Этот вопрос задают все больше и больше, поскольку мой год подходит к концу. Ибо разрушение — правило, а не исключение на войне.

Почему человеку необходимо постоянно находиться в состоянии войны? Почему мы не можем жить вместе мирно? Сегодня годовщина Перл-Харбора — как далеко мы продвинулись? Обязаны ли мы сражаться вечно?

Будет ли моим детям суждено сражаться и умереть в другой стране, в другое время, по другой причине? Или, если так и будет продолжаться, они умрут в Америке, в нашей стране? Будут ли они ненавидеть и будут ненавидимы настолько сильно, что должны бороться за право на жизнь? Неужели на этой земле не найдется места, где человек мог бы жить без битвы? Что такое ген страдания в нашем строении? Мы ничего не можем сделать? Неужели нам суждено уничтожить себя, как это сделали другие миры?

Вот почему я постилась — мирно — здесь не было демонстраций — это было индивидуальное дело, и да, я принимала в нем участие. Я приняла участие, потому что я заинтересованная американка, потому что я люблю свою страну и людей, и я не хочу провести остаток своей жизни, наблюдая, как мы уничтожаем друг друга — во Вьетнаме, в Африке, в Египте, Израиле, Нигерии, Европе и США. Я приняла в этом участие, потому что это была жертва — очень маленькая — принесенная, но преподнесенная как приношение чему-то лучшему. Вера в то, что Бог, в которого я верила с детства, не мертв, а жив настолько, насколько люди в этом мире делают Его.

Мы собираемся отпраздновать Его рождение, и люди объединятся в группы, чтобы спеть гимны «Мир на земле, добрая воля людям». Как легко петь, как трудно заниматься.

Да, я молилась о прекращении войны, о прекращении разрушения, бессмысленной смерти и горькой ненависти. Да, я постился ради мира на земле и доброй воли для всех людей. Делать нечего!

С любовью, Джоан.

Джоан Фьюри за работой

САМАЯ СМЕЛАЯ ВЕЩЬ

Марин-Капрал Джон Масгрейв осенью 1967 года он едва не погиб в бою под демилитаризованной зоной. Раненный в челюсть и плечо, с переломанными ребрами, проколотыми легкими и перерезанными нервами, он провел семнадцать месяцев в военно-морских госпиталях. Теперь он был зачислен в Университет Бейкера в Болдуин-Сити, штат Канзас. Но куда бы он ни пошел, война всегда была рядом. «Давайте просто скажем, что быть ветераном боевых действий морской пехоты в кампусе колледжа в 1969 и 1970 годах было не очень хорошо, если вы хотели ходить на свидания и быть популярными», — вспоминал он. «Когда я пришел домой, мне казалось, что мне нечего больше никому дать. И движение за мир какое-то время становилось по-настоящему неприятным, называя ветеранов «детоубийцами». Это больше, чем разозлило нас. Это разбило нам сердца. Что они думали? Ты не поворачиваешься спиной к своим воинам. Я больше никому не доверял. Только моя семья».

Джон Масгрейв и его девушка в Университете Бейкера

Масгрейва так задело то, как некоторые люди обращались с ним, что он вызвался вернуться во Вьетнам. Морские пехотинцы отказали ему из-за травм и вместо этого попросили помочь набрать людей. Какое-то время он это делал, но когда студенты задавали ему вопросы о войне, на которые он не мог ответить, он также начал читать о том, как и почему она велась. «У меня были друзья в стране во время второго тура, и я все еще считал себя морским пехотинцем. Но чем больше я читал, тем меньше я обнаруживал, что могу защитить свое присутствие там. Тогда я просто перестал со всеми разговаривать».

Постепенно он начал чувствовать, будто его разрывают надвое, и его все еще преследовали воспоминания о тех морских пехотинцах, которые погибли при его жизни.

«В те годы я встречался со своим 45-м калибром, — вспоминал он. «Приходя домой вечером после того, как выпил и прижимал его к виску или подкладывал под подбородок, задаваясь вопросом, будет ли это та ночь, когда у меня хватит смелости сделать это.

«Однажды ночью