Читать книгу - "Вьетнамская война в личных историях - Джеффри Уорд"

Собаки переходят на Юнион-Стейшн, где бросают бутылки в поезда, полные участников марша, которые не хотят «остаться и сражаться».

Несмотря на насильственные действия некоторых, на следующее утро статья New York Times о демонстрациях гласила: «В целом мирные». «Октябрьский мораторий доказал, что движение за мир заслуживает уважения», — заключил Джереми Ларнер. «Ноябрьский мораторий доказал, что движение может пережить угрозу насилия».

Тем не менее, планы декабрьского моратория были отменены. «Октябрь был слишком большим для нашего же блага, — сказал Сэм Браун. «Для нас было бы полезнее и проще начать медленно и расти месяц за месяцем». Речь президента от 3 ноября сделала свое дело, признал другой организатор: «Это была моральная катастрофа, но она была очень блестящей и заставит нас затаиться на несколько месяцев» — до тех пор, пока люди не начали видеть, что это была просто прикрытие по связям с общественностью для продолжающейся войны». Организаторы Моратория старались сохранить движение на местном уровне. MOBE распалась на составные части.

Тем временем демонстрация в Вашингтоне вызвала отклик у некоторых американских войск во Вьетнаме. Пятнадцать морских пехотинцев патрулировали окрестности Дананга с черными нарукавными повязками в знак солидарности. Капитан Алан Гольдштейн, армейский дантист из Лонгбиня, собрал 136 имен в петиции в поддержку моратория. «Я сказал, что считаю, что каждый должен высказаться по этому поводу», — вспоминал он. «Если вы хотите, чтобы война закончилась, подпишите это». Внезапно я получаю письма от армейцев из США с просьбой внести меня в список. Один парень из Вест-Пойнта вернулся к своему командиру, и тот сказал: «Это довольно близко к государственной измене. Подпишите это, и вы можете попрощаться со своей карьерой». Я имею в виду, что эти ребята многое поставили на карту, и они подписывают это».

А в День благодарения в 71-м эвакогоспитале в Плейку также прошла демонстрация, где медицинский персонал и горстка пациентов решили поститься, а не наслаждаться традиционным праздничным ужином, как будто с миром все в порядке. «В День Благодарения, — вспоминала Джоан Фьюри, — армия сделала то, что делает армия: они привезут индейку; они принесут картофельное пюре, яблочный пирог и все такое. К этому моменту многие из нас очень и очень цинично относились к войне и тому, что происходило. — Знаешь, не рассказывай мне эту чепуху про День Благодарения. Это все безумие. И вот мы решили, что у нас будет мирный пост. На самом деле они назвали это «Днем Джона Индейки». Но мы не собирались делать из этого большое дело. Мы знали, что там будут телевизионщики. Пара организаторов искала людей для разговора на камеру. Они пришли ко мне. Я сказал нет. Слушай, я буду поститься и делать свое дело». Я сказал: «Но я действительно не хочу связываться ни с какими средствами массовой информации».

В то утро Фьюри дежурила в отделении интенсивной терапии, когда одному из ее пациентов внезапно стало хуже. «Некоторые пациенты просто западают вам в душу, — вспоминает она. — Его звали Тимми. Кажется, ему было восемнадцать. Я ухаживала за ним несколько дней. У него было огнестрельное ранение в грудь. Состояние его было очень тяжелым, но казалось, что оно стабилизируется. Потом его начало трясти, ему стало трудно дышать. Я позвонил доктору. Они поспешили в операционную. У меня было правило — не заходить в операционную. Я прошла отбор в скорой. Я занималась реанимацией. Но в операционную меня не затащишь. Но по какой-то причине мне захотелось пойти с этим пациентом. Хирург разрезал ему грудную клетку. И вставил туда трубку. И то, что вышло из его груди... у него была обширная инфекция в груди, вокруг грудной клетки и легкого. Я знал, что он вряд ли выживет после такой инфекции. И я просто вышла из себя. Я была так зла на все это — на бесполезность всего этого. Я помню, как вышла из операционной, сорвала с себя халат, сорвала маску. Я вышла на улицу и спросила: «Где эти репортеры?»

Съемочная группа ABC ждала. «Я просто пощусь против любой войны или вражды, которая приносит ненужные травмы невинным людям по всему миру, — сказала она в камеру, — не только во Вьетнаме, но и везде, включая Соединенные Штаты Америки». Позже Фьюри сделала праздничный звонок своим родителям домой на Лонг-Айленд. Они не видели ее по телевизору, — сказала мать, — но одна из соседок позвонила и сказала, что видела вас в вечерних новостях и что вы выходили на демонстрацию против войны. Что это было? «Это были мои родители, патриоты Второй мировой войны, которые ничего не могли понять», — вспоминает Фьюри. — Я имею в виду, что нельзя устраивать демонстрации против войны в зоне боевых действий». Но к тому времени, конечно, я уже была настроен так: «Что они собираются сделать? Отправят меня во Вьетнам?» 

МЫ ОБЯЗАНЫ СРАЖАТЬСЯ ВЕЧНО?

Когда медсестра Джоан Фьюри приняла участие в посте в честь Дня благодарения в 71-м эвакуационном госпитале в Плейку в 1969 году, ее родители на Лонг-Айленде были поражены — ни она, ни они не испытывали особой симпатии к антивоенным демонстрантам до того, как она уехала во Вьетнам. Их дочь написала домой, чтобы объяснить, что она сделала. Ее матери показалось, что письмо было таким красноречивым, и она так гордилась своей дочерью, что увидела, что оно было опубликовано в местной газете The Port Jefferson-North Shore Record:

Дорогие мама и папа,

Я уверена, что вы уже слышали о нашем посте в День благодарения и моем участии в нем. Информация, пришедшая к нам из Штатов, наводит меня на мысль, что многое было упущено. Зная, как люди реагируют на это, я попытаюсь объяснить вам мотивы, стоящие за этим, и ту роль, которую я сыграл. Я не хочу, чтобы вы считали меня экстремисткой, и я считаю, что вы имеете право точно знать, что произошло и почему.

Год назад я вызвалась поехать во Вьетнам, потому что знала, что мне нужны мои навыки медсестры, и я твердо верила, что у меня есть обязательства перед своей страной и молодыми людьми, которые сражаются здесь. За десять месяцев моего пребывания здесь эти убеждения скорее укрепились, чем разрушились. Но Вьетнам открыл мне глаза на разрушительную войну. Я жила с ним, работала с ним и слишком часто видела его. Из-за моей профессии я очень узко смотрю на военную славу. После битвы,