Читать книгу - "Ихор - Роман Игнатьев"

Фома и не узнал свой бесцветный голос. – Пошли вон!» Мальчуганы послали его в известном направлении и побежали вдоль могил. Фома нашел крест Тимофея Табачука – памятник еще не поставили. Последним в череде посещений стал Бессонов Борис Захарович. Без дедовской фотографии, под которую отец так и не выбрал достойного мрамора, зрительного контакта не установить. Фома попросил прощения у холмика и театрально коснулся его. Сырая земля дрогнула, и Фома увидел облаченного в обмундирование азиатского всадника, несущего желтый флаг с голубой окантовкой. За ним шла бесконечная колонна, но вот замаячил хвост, обрывавшийся у леса, где кончалось кладбище. Вооруженные пистолетами и саблями, войны в коричневых халатах с рыжими погонами шествовали гордо, словно их марш проходил по проспектам взятого города. Отпрянув от могилы и упав на спину, Фома пятился и крестился, приговаривая: «Снится-видится, снится-видится, сгинь – пропади! Умоляю – растворись, видение!» По щекам не переставали бежать слезы. Поравнявшись с ним, беззубый монгол, служитель Живого Будды, снял наган и, ухмыляясь, выстрелил. Прожгло пламенем кишки, спазм ударил выше и вырвался непереваренной субстанцией на умирающие останки травы и туфли высокого человека, который, прорывая ткань галлюцинации, командовал и дюже ругался.

– Пакуйте этого наркомана! – орал Хаев сослуживцам.

Трое полицейских подняли Фому и нацепили наручники, приказали помалкивать и не рыпаться. За потуги вырваться задерживаемый получил несколько неумелых ударов под дых и заткнулся. У кладбищенской ограды сверкал проблесковыми огнями патрульно-постовой УАЗ.

– Грузите его уже! Или мы до утра тут возиться будем? – торопил Хаев и протирал носовым платком лакированную кожу обуви.

Сразу после оформления Фому запихнули в обшарпанное сквозняковое помещение. Фома дожидался подмоги и, когда грузной металлической дверью шарахнул Артем Дюков, слегка просветлел. Дюков запыхался, пусть и сбросил пяток килограммов – сборила рубашка и погоны чуть свисали с плеч. Артем вытер пот тыльной стороной кисти и взглянул на решетчатое окно – единственный источник света в застенках. Встал, включил тусклую лампу под облупившимся потолком. Сидел напротив и всматривался в черты усталого дружеского лица. Наконец спросил:

– Приятель, ты чего наворотил-то? Как разгребать эти авгиевы конюшни? Взгляни на меня! Я похож на Геркулеса?!

– В чем меня обвиняют? – спросил Фома, всматриваясь куда-то за спину Дюкова – там немытая девочка лет двенадцати ела гнилое яблоко и два брата-пятилетки прижимались на скамье друг к другу.

– О, брат, ты вляпался. Можешь обойтись без адвоката – сэкономишь. А дело, собственно, в том, что ты – наш безумный маньяк. Тебе грозит пожизненное!

– Брешут, Тём! Только теплицы на мне – и все!

– Есть доказательства, так что ты настоящий козел отпущения, – сказал Дюков. Фому тряхануло как от токового удара, и он снова уставился за спину Дюкова. – Куда ты вытаращился?! Стену в камере в подробностях изучишь, если мы ничего не выдумаем.

– Шансы, что ли, есть? – спросил Фома и добавил: – За малышней наблюдаю, они последний кусок картофеля доедают. Сначала было яблоко, но похабное, нынче картошка. Бедняги, их бы крылышками накормить, айдахо.

– Поехал совсем?! Ты реально под наркотой?!

– Хуже, – моргнул Фома и перекрестился. – Я есть летописец и хроникер, я такое знаю – обалдеешь! Веры мне – шиш! Но такая лава по жилам бурлит – никакая дрянь рядом не валялась.

Дюков выдохнул, и в этом движении воздуха смешались усталость и разочарование; он захлопнул блокнот, который открыл для записей, протер глаза и уставился на Фому, будто видел его впервые, и сообщил скороговоркой, расставляя четкие акценты:

– Маньяк появился, как границы закрыли – сразу после твоего приезда. Почти все жертвы были бывшими или действующими клиентами пансионата, возле которого ты ошивался последние полтора месяца.

– Косвенно все, косвенно!

– Послушай и не перебивай. Я ж с Тиктаком не близко дружил, но как-то спросил у него, мол, колись, братишка, ты фейерверк на теплицах устроил? Я-то сразу смекнул, что вы там приложились. Он бы никогда не сдался, если б в тебе не усомнился. Жестокий ты, Фома, зачем того толстяка замочил? А Тиктак спать не мог, горящие псы мерещились. – Дюков поморщился и закурил, приспособив под пепельницу опустевшую пачку. – В общем, если подельник тебя сдает – быть беде. Но я-то тише воды, сам знаешь. Вы ж барыгам шмаль спалили – считай, польза. Но вот убийство. Я крепко размышлял, Фома, крепко.

– Косвенно, – сипло повторил Фома. – Как про теплицы догадался?

– Дуралей фотки на телефоне показал, когда я к Дафуру по делу об убийствах приезжал. Подбежал ко мне, юродивый, и давай тыкать мобилой в задницу. Ну, я отобрал мобилу, а там вы с Тимой на берегу в свете луны.

– Дафур, сука! Тем, я все расскажу тебе, только ты не поверишь…

– Погодь, я не закончил! – поднял ладонь Дюков и продолжил: – Есть нераскрытая смерть Тиктака. Есть смерть Владимира Моисеева, который насмерть замерз в лесу и был обгрызен волками. Только заранее ему отрубили ноги, вынули мочевой, а потом и почки. Наскоро зашили брюхо, так и оставили. – Дюков ввинтил бычок в пачку. – Фома, я верю, что ты не виновен! Так ведь?

Фома кивнул.

– Но тебя видела жена этого Володи, его друзья подтвердили, что ты угрожал его семье и вынудил Володю прийти в лес в одиночку, только непонятно зачем. В твоем холодильнике нашли початый пакет с чьей-то кровью! Чья, дери тебя черти, кровь-то?!

– Барона Игоря фон Крейта.

– Кого?!

– Повторить?

– Кто это?

– В теплицах Заруцких затеяны лаборатории. Напоролся как раз на одну, оттуда и тиснул.

Помотав сивой головой и выдержав некоторую паузу, Дюков спросил:

– Дружище, ты убил всех этих людей?! Ответь мне, и я помогу тебе, слово даю.

Подавшись корпусом вперед, будто заговорщик, Фома зашептал еле слышно:

– На мне кровь охранника, за то ответ и дам. Остальных я не трогал, даже этого мудака Володю. Его дружки меня покалечили, вот, – он показал бинтованный палец и, задрав свитер, синяки от камней, – но верить мне никто не будет, знаю-знаю. Правда путаная, не втемяшить ни тебе, ни кому бы еще, потому лишь шепну, как старому приятелю, что Дафур воду мутит, с него спрашивай. Дафур и его Рогнеда, мать ее, – вот упыри и мангысы – вот кого распять бы да сжечь! Провидица ест человеческие органы, чтобы не терять своего дара, а Дафур ее оберегает. Угроза таится в Сомон-Ясаке, там и ройте. – Фома опять уставился за спину Дюкову и подмигнул. – И просьба к тебе, друг мой, передай слова мои Полине Поливановой, она ждет, когда я вернусь. Донеси ей, чтобы ждать перестала, потому что сгину.

– Изъясняешься-то как узорчато, – цокнул языком