Читать книгу - "Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская"

– Товарищ Ковалев! – Сашка подошел и осекся. Попятился, отшатнулся, к горлу подступил склизкий рвотный комок. На кровати застыл мертвец, с перекошенным лицом и распахнутым, глубоко провалившимся ртом. Пожилой мужчина с залысинами и тонким, похожим на клюв носом. Глаза закрыты, щеки тронуло разложение, сквозь натянувшуюся кожу просвечивала венозная сетка гнилого, багрового, грязно-зеленого цвета. На лбу прилепилась жирная муха. Кушать подано.

Умер? А если убийство? Первое настоящее преступление, без дураков! Сашка даже немного обрадовался. Злоумышленник пробрался в окно и укокошил хозяина. Личная вражда, жажда наживы? Стоп. Какие ценности у могильного копаля? Лопата и банка червей? Фиг там, могильщики трупы выкапывают, снимают золотые коронки, обручальные кольца, и все такое прочее, с чем покойничков в последний путь направляют. Золотишко у копалей водится. А если добычу не поделили? Вот и круг подозреваемых тебе, и мотив…

Тих-тих, осади. Первым делом вызвать врачей и подмогу, оформить все как положено, а уж потом с капитана Петрова с живого не слезть, выскулить это дело, пораспутывать ниточки, себя с лучшей стороны показать.

Сашка раздвинул занавесочки, свет хлынул в комнату, и страх перед мертвецом сразу пропал. Подумаешь, труп. Сашка замер, увидев то, чего в потемках не разглядел. Одеяло справа от тела было испачкано и продавлено, храня смутно-размытые очертания. По спине пробежали мурашки, волосы на предплечьях встали дыбом. Сержант медленно вытянул руку, дотронулся до вмятины и отдернулся, словно от раскаленной печи. Смятое одеяло было горячим, горячее застоявшегося, вонючего воздуха. Только что тут кто-то лежал. Мамочки дорогие. Сашка инстинктивно лапнул за кобуру. Кошка, собака? Уф.

– Кыс-кыс, – неуверенно позвал Сашка. Мохнатая скотина не объявилась. Спряталась, паскудная тварь.

«Кошка размером с человека? – вкрадчиво осведомился внутренний голос. – „Ручная рысь“?» Херысь. Сашка покрылся холодным, противно липнущим потом, забыв мертвеца, жару и смрадную вонь. Суетливо задергался, сеченая рукоятка нагана удобно легла в ладонь, добавляя уверенности в завтрашнем дне. Сухо щелкнул взведенный курок. Кто-то был в доме, кроме Сашки. От этой мысли ноги подкосились, со лба потекли соленые струйки, заливая и выщипывая глаза.

– Кто здесь? А ну выходи! – Сашкин голос прозвучал пискляво и жалко. Нестерпимо хотелось на улицу, на жаркое солнышко, к милым бабушкам и пушистой белой козе.

Дом отозвался вязкой, покойницкой тишиной. Вдали насмешкой брехала собака и визгал оселок по косе. Там была жизнь, а на Сашку равнодушно дышала хищная смерть.

Он сглотнул, представив, как из-под кровати вытягивается когтистая лапа, хватает его, дурацкого олуха, за ногу и тащит к себе. Брр. Осторожными шажками отошел от кровати и прижался к стене. Стало легче, врасплох не застанут. Не на того нарвались.

«Беги», – услужливо предложил внутренний голос.

За печкой скрывалась еще одна дверь. Заколоченная половина! – осенило Сашку. Дверь, закрашенная синей краской, терялась на фоне стены и была заперта на массивный засов. Низ высажен изнутри. Щепа торчала наружу, лохмотья отслоившейся краски пытались стыдливо прикрыть чернеющую дыру. Кошка, ага.

Сашка отклеился от стены и заставил себя подойти. Давай, тряпка. Какой ты советский милиционер? Испугался дырки в двери? Из пролома несло трупным духом, нечистотами и прелым листом.

Сашка медленно, по сантиметру, отодвинул засов, распахнул дверь и отскочил назад, готовый стрелять при малейшей опасности. Заколоченная половина манила чернильным, мрачным нутром.

– Есть кто? – крикнул он в пустоту.

Свет из комнаты растворялся в непроницаемом бархате тьмы, освещая узкую дорожку на пару шагов. Эх, фонарика нет. Сашка попятился, балансируя на границе света и тьмы. Не нужно входить, бегом в отделение, геройствовать незачем. Пожалуйста, не входи.

Сашка пересилил страх и шагнул в темноту. Руки тряслись, ноги стали ватными и отказывались повиноваться. Давай не трусь! Помнишь, на границе учили? Безжалостно преследуй нарушителя на любой местности, в любых условиях, в любую погоду. Пошел!

– Буду стрелять! – повысил голос Сашка, перекрывая собой рассеянный свет. Зловоние окутало с головой, голова закружилась. Сашка вытащил грязноватый платок и прикрыл нос и рот. Под ногами шуршали тряпки, черепки и сухая листва. Листья откуда? Глаза потихоньку привыкали к темноте, во мраке проступали очертания мебели, в воздухе повис густой, удушливый смрад. Доносился монотонный, надсадный гудеж. Мухи. Множество мух. Зашарил по стене в поисках выключателя. Ага, жди. И тут Сашка уловил тихий, прерывистый сип. Кто-то дышал в темноте.

– Кто тут? – истерично выкрикнул Сашка, ведя стволом из стороны в сторону. В ответ донесся мягкий, вкрадчивый шаг. – Не подходи!

Сбоку метнулся сгусток вони и тьмы, сбил Сашку с ног. Сашка рухнул, успев пальнуть наугад. Оглушительно бахнуло, в оранжевой вспышке мелькнула черная шерсть. Уши резанул сдавленный, болезненный хрип. Попал! Тварь резко отпрянула. Сашка нажал на спуск, пуля ударила в стену. Сухо треснули доски, разлетелось со звоном стекло, неизвестный с разбегу ударился и вынес заколоченное окно, на фоне белого пятна мелькнула и скрылась приземистая, низкая тень. Затрещали кусты. Свет залил комнату, и Сашка заорал, больше не сдерживая себя, не стесняясь дикого, животного, ужаса. В углу, рядом с грязным матрасом, в гнезде из веток и мусора лежала голова Васьки Коршунова и пялилась на него кровавыми провалами вырванных глаз.

2

Самарская губерния, 18 мая 1921 г.

Желтый, иссеченный колеями, бугристый летник размашисто ложился под копыта летучего отряда отдельного эскадрона самарского ЧОН. Девять бойцов с комэском Щуром пятый день шли по следу бандитов. Похрапывали уставшие кони. Шатались в седлах изможденные люди. Липнущая к мокрой обмундировке пыль превращала гимнастерки и галифе в серое, измызганное тряпье, прикипала жуткой маской к лицу. Бескрайний травяной океан бурными волнами играл на ветру, пенился и кружил, сливаясь на горизонте с нежно-лазоревым небом. Пряно щекотали ноздри ароматы льнянки, кровохлебки и остреца. Шелковистые ости цветущего ковыля бились в оплывшие скаты могильных курганов, с вершин которых на путников в бессильной ярости глядели уходящие в землю древние идолы. Под солнцем висели и заливисто чивкали крохотные, едва различимые жаворонки, возвращая истомленные души домой, к теплому очагу и материнским рукам.

Комэск Щур хмурился, не замечая окружающей красоты. Солнце, утратив мягкую весеннюю ласку, жгло и палило, обещая повторить страшную прошлогоднюю засуху. В двадцатом тучные нивы сгорели, жидкий колос опал, урожай не спасли, в опустошенное, истоптанное, изодранное Гражданской войной Поволжье пришел невиданный голод. Иссякло зерно, люди кололи обреченную без запасенного корма скотину, протяжный коровий рев и поросячий визг стояли над хуторами. Незаметно пропали собаки и кошки, к зиме за каравай из муки пополам с мякиной и лебедой просили пятнадцать тысяч рублей, за ведро картошки можно было сторговать целый дом. Матери убивали