Читать книгу - "Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская"

Кто ударит тебя в правую щеку твою…

Хлюст заламывает попу руку, тот кривится от боли, Хлюст перематывает запястья священника бечевкой. Хватает за волосы и дергает так, что тот задирает вверх подбородок, под которым торчит острый кадык, и обвязывает другой кусок веревки вокруг его головы.

…обрати к нему и другую.

Ясно, что старый садист что-то задумал.

– Ты у меня все расскажешь, – шипит Хлюст. Поддевает, царапая кожу, гвоздем бечевку.

Я знаю, что он затевает. Так делают чекисты на допросах. Допрашиваемому стягивают голову куском шпагата, а потом гвоздем или карандашом закручивают его до тех пор, пока кожа вместе с волосами не начинает отделяться от черепа. Как правило, до такого не доходит. Допрашиваемые раскалываются быстро.

Как застарелая рана к непогоде, в душе заныло воспоминание.

Раннее, подернувшееся туманом утро. Я вышел из амбара и сбросил мокрые перчатки. Устало прислушался к стуку копыт вдалеке. Наши сегодня рано возвращаются. Говорили, что бандиты атамана Анненкова грабили окрестные селения, потому красные не раз и не два отправлялись навстречу, но «гусарам», как называл их сам атаман, удавалось уйти безнаказанными. Видно, и сейчас кавалерия возвращается ни с чем.

Я умылся из бочки с дождевой водой и подставил лицо восходящему солнцу. Так и стоял, пока не подул ветер, и небо у горизонта не заволокло тучами.

На дороге поднялась пыль. На улицу с гиканьем и свистом ворвались всадники с шашками наголо. Это не красные!

Я потянулся за пистолетом, но с ужасом вспомнил, что оставил его в амбаре. Ко мне на коротких костистых ногах несся степной конь. Прыжок в сторону – и я покатился по пыльной дороге. Рядом пролетел один всадник, потом другой. Я увидел герб – черный череп с костями. Летучий отряд анненковцев! Как они тут оказались?

Сверху склонился человек. Черный человек.

Черный человек ухмыльнулся.

Хлюст в избе поворачивает гвоздь.

Черный человек с размаха ударил сапогом по голове, надавил коленом на горло, и я невольно открыл рот.

Хлюст поворачивает гвоздь.

Черный человек со смехом просунул в мой рот грязные пальцы и достал язык. На зубах скребет земля.

Мой, Ивана, язык.

Пальцы черного человека соленые.

Хлюст поворачивает гвоздь.

Черный человек отрезал мне язык.

Я кричу и захлебываюсь собственной кровью.

Я уже не понимаю, кто кричит – я или отче. Его глаза широко открыты, он с ужасом смотрит на меня. Я с мольбой смотрю на черного человека!

Рядом в полутьме хрипит Хлюст:

– Колись! Колись, падла! – как заводной, повторяет он.

Я хочу остановить Хлюста.

– Ы-ой! – мычу я, он не обращает внимания. Я перехватываю винтовку и наотмашь бью Хлюста прикладом в челюсть. Ударом ему срывает с подбородка кожу. Хлюст грузно валится на пол.

Отец Александр падает между нами, он часто дышит, из глаз катятся слезы. Я стою с занесенной для следующего удара винтовкой. Если Хлюст дернется или попробует встать, я не буду себя сдерживать. Но солдат загораживается рукой и показывает, что сдается.

– Господи, прости их, ибо не ведают, что творят, – шепчет священник. Красная полоса с кровоподтеками тянется вокруг его головы.

Мы с Хлюстом спали по очереди: неизвестно, что можно ожидать от стрелка в часовенке. Ведь те, кто там засели, знают, что мы на заимке, и им ничего не стоит спуститься и перестрелять нас во сне.

В горнице тихо, даже мыши не скребут, только тяжело дышит, забывшись сном, Мелкий. Дед, поп и Анисья ночуют в другом доме. После тех пыток, что отец Александр претерпел от Хлюста, он должен был сбежать, однако остался на заимке. Наверное, он такой же заложник стрелков, как и мы.

Когда Хлюст сменяет меня, я отправляюсь на узкую дощатую лавку, но сон не идет. Мне холодно, предрассветный мороз с улицы пробирается через редкую, выбившуюся из щелей паклю.

Я думаю, Хлюст не забудет того, что произошло. Он до сих пор зыркает на меня из-под бровей и трогает шатающиеся зубы из тех, что еще у него остались. Как только я помогу ему выйти к красным, он отомстит. А может, и раньше – неизвестно, что взбредет в голову старому садисту.

За окном дует ветер. Снова в его завываниях слышатся напевные звуки, будто кто-то долго наигрывает одну и ту же долгую печальную мелодию.

Часто, просыпаясь ночью, я пытался дотронуться кончиком языка до зубов. Беспомощно тянул к ним шевелящийся обрубок, тщетно сжимал челюсти, чтобы почувствовать на кончике боль от укуса. А потом вспоминал, что языка у меня нет. Сон рассеивался, наваждение проходило, но на следующую ночь все повторялось сызнова: я просыпался в поту и тянул обрубок к зубам.

– Немой? Ты спишь? – шепот Хлюста в темноте.

Я прерываю попытки коснуться зубов. Чего он проверяет, порешить хочет?

– Ммм? – подаю я голос.

– Слышь? Мелкий заткнулся. Не стонет. Кажись, все. Каюк мальчишке.

Действительно, я не слышу прерывистого дыхания. С трудом поднимаюсь, все тело болит от того, что таскал на себе Мелкого. Под ногами скрипят половицы. Присаживаюсь около лежащего парня. Рука касается неподвижной груди и тут же быстро отдергивается. Мелкий еще теплый, но его тело одеревенело. Так, словно прикасаешься к сухому стволу с содранной корой.

Когда он перестал дышать? Пока я дежурил у окна или ворочался, впадая в короткое забытье?

– Слышь, рассвет скоро. Нам бы прихватить одного из этих да валить отсюдова, – шепелявит рядом Хлюст.

Я не показываю, что услышал его. Этот подонок только о своей шкуре думает. Слишком на руку Хлюсту смерть мальчишки. А может, он его и прикончил? Беру тусклую керосинку и подношу к шее Мелкого. Его глаза открыты и оцепенело смотрят вверх. Синяков от удушения нет, значит, все-таки своей смертью умер. Наверное, своей смертью. И неудивительно, ведь он был одной ногой на том свете. Одной ногой.

– Да сам он умер, – шипит из полумрака Хлюст, видит, что не верю ему.

Чувствую ярость, поднимающуюся изнутри. Хочется плакать и выть от бессилия, что не смог защитить Мелкого, что завел в это чертово место, что в который раз сделал все неправильно!

В гневе смахиваю со стола убогую глиняную посуду, и та с грохотом летит на пол. Хлюст отступает.

– Немой, уходить надо. Нет времени. Эти, в часовне, сонные должны быть. Можем проскочить.

А ведь он прав, у нас даже нет времени закопать парня. Уходить надо сейчас. Я успокаиваюсь. Я глубоко и часто дышу.

Хлюст шарит по полу и