Читать книгу - "Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская"

Рвотный спазм подкатывает к горлу. Портос сгибается пополам, падает на колени. Его выворачивает. Он блюет на этого урода, на эту суку, на блеклое, словно помятое окровавленное лицо. Затем рывком переворачивает лежащего на живот. Ножом вспарывает по шву потертые, в жирных пятнах брюки. Сдергивает с тощего зада зеленые трусы в белый горошек.

Портос видал виды. Он дрочил. Подсматривал в замочную скважину, как директор дерет завучиху, и бежал в туалет дрочить. И на картинки с голыми шлюхами, которые где-то добыл д’Артаньян. У Портоса большой, твердый елдак. Он…

Вид сморщенной черной дырки между дряблыми ягодицами вызывает лишь отвращение. Портосу нечем больше блевать, но он блюет – еще и еще – вместе с желудочным соком выблевывает свою никчемность, свое бессилие.

Портос поднимается. Разжимает ладонь, нож звенит по полу. Может быть, он и меня тогда убил, пятясь к двери, думает Портос. Может быть, я тоже умер, только не заметил, что мертв. Надо зарезать гада, выдрать ему глаза. А я не могу. Портос тщетно пытается повернуть ключ непослушными, ходуном ходящими руками. Вышибает дверь ногой и вываливается в коридор.

– Кто-нибудь! – надрывается, надсаживается, заходится криком Портос. – Кто-нибудь, помогите!

Ярослав Землянухин

Перегуды

Еще одна пуля с треском срывает кору с кедра, за которым я лежу. Выстрел заставляет вжаться в землю. На мгновение выглядываю из-за ствола и снова прячусь.

Теперь понятно, где засели стрелки, – на пригорке в деревянной часовенке, окруженной сухим бурьяном. Много таких часовен разбросано по Сибири. Эта совсем старая: крыша над входом сгнила, маковка без креста, глядишь, вот-вот сама отвалится, стены, сложенные встык из круглых бревен, немного покосились от времени, но еще держатся. А дальше, в чаще, выросли меж деревьев бугры на коже леса – поросший мхом валежник. Как могилы без крестов на церковном кладбище.

Единственное окно часовни, как бойница: что внутри происходит – не видно, зато мы с Мелким как на ладони. И ведь черт знает сколько их там.

Мелкий боится, он прижался к земле щекой и умоляюще смотрит на меня. Показываю жестами, чтобы отползал к Хлюсту. Мелкий медленно кивает и приподнимается. Чуть больше, чем нужно.

Снова гремит выстрел, и Мелкий вскрикивает в ответ. Утыкается лицом в землю. Его бьет судорога так, что фуражка сползает в желтую осеннюю листву. На гимнастерке расползается багровое пятно.

– Готов, – сипит из кустов Хлюст. Он занял самую выгодную позицию в зарослях шиповника.

Надо как-то отвлечь стрелков в часовне и посмотреть, что с Мелким, если он еще жив, то оставлять его тут нельзя, но это не так просто.

Снимаю фуражку и на стволе винтовки медленно показываю из-за дерева. Эмалированная звезда над козырьком похожа на каплю крови. Следующий выстрел разлетается эхом над окрестными болотами, фуражка остается неподвижной. Значит, не такой уж меткий этот стрелок.

Крепче сжимаю трехлинейку, как только ухает выстрел, отбрасываю фуражку в другую сторону и опрометью бросаюсь к Мелкому. Падаю рядом, запускаю руку в густую шевелюру мальчишки и прижимаюсь к его взмокшему лбу. Мелкий прерывисто дышит.

– Можете миловаться сколько влезет, голубки, – шепелявит за спиной Хлюст. – Я убираюсь отсюда.

Кусты шевелятся, видимо, Хлюст пытается отползти.

Пытаюсь крикнуть: «Стой!», но изо рта вырывается только надрывное мычание: „Ыой! Ыо-о-ой!“

– Че бухтишь?! Мелкий все равно не жилец! – шевелятся кусты.

– Ы-ы-ы! – яростно мычу я, откидываюсь на спину и навожу дуло винтовки туда, где должен быть Хлюст.

Движение в кустах затихает: секунды ползут медленно. Я напрягаюсь, капля пота сбегает за ворот гимнастерки.

– Лады, прикрою тебя, – наконец решает Хлюст.

Я знал, что так и будет, но все равно облегченно выдыхаю. У меня не дрогнет рука застрелить старика. И Хлюст это знает. Он тоже меня легко застрелит, но не сейчас. Один он отсюда не выберется – сгинет в топях.

Из шиповника высовывается рука с наганом, палец взводит курок, Хлюст водит стволом, прицеливаясь.

– Держите, с-суки! – орет он и стреляет в окно-бойницу, за которым прячутся нападавшие.

С Мелким на плечах бегу прочь. Голова мальчишки болтается и глухо бьется о ствол трехлинейки. За это время из часовни не раздается ни единого выстрела. Валежник цепляется за форму, ветки норовят попасть в глаза, под ногами хлюпает. Внезапно лес расступается, и я еле успеваю сбавить шаг, чтобы не скатиться с пригорка.

Сзади дважды грохочет винтовка, напоминая о том, что Хлюст только попридержал, но никак не убил засевших внутри.

Перед нами – болота, настолько затянутые беспросветной дымкой, что не разглядеть горизонта. Над ними свинцовые тучи, рассеченные похожим на рану просветом, сквозь который, как кровь, пробиваются яркие красные лучи заходящего солнца.

Я сбрасываю хрипящего парня на склон и, тяжело дыша, валюсь рядом. Руки в крови Мелкого. Зачем-то пытаюсь ее оттереть, но она лишь размазывается и быстро высыхает.

Мелкий совсем плох. Покрытое веснушками лицо побледнело. Надо срочно перевязать рану и найти доктора, иначе мальчишка долго не протянет.

Стягиваю с него гимнастерку, от чего он стонет сквозь сжатые зубы. Скручиваю ее и заматываю тощее плечо, концы стягиваю узлом, Мелкий вскрикивает. Больно ему, значит, чувствует что-то и, может, еще выживет. Если бы я мог, то сказал ему какие-то слова, чтобы поддержать. Но я не могу. Я – Немой.

Рядом ударяют о землю яловые сапоги. Хорошие сапоги, не то что мои ботинки с обмотками, в которых уже сейчас ноги околевают.

Хлюст лыбится в спутанную грязную бороду. У него недостает двух передних зубов. Маленькие, узко посаженные глаза смотрят на меня. Взгляд у Хлюста пристальный и злой, он словно ищет в тебе слабину, чтобы вцепиться и не отпускать. Буденовка с наполовину оторванной тряпичной звездой сползла набок.

– Не жилец пацан, не жилец, – шепелявит он. Чешет в затылке и бросает взгляд поверх моей головы: – Заимка неподалече. Туда двинем, может, есть чем поживиться.

Сплевывает густую желтую мокроту, смотрит на раненого: – Да и Мелкому доктора найдем, токмо сам его потащишь.

У Хлюста еще видна военная выправка. И хотя он старше, я едва поспеваю следом с мальчишкой на плечах.

Про Хлюста я знаю мало: так же, как и я, пришел он с германской войны, где сражался в штурмовом взводе. После октябрьского переворота воевал за белых, а потом, как и многие, перешел на сторону красных.

А Мелкий пришел добровольцем к красным прямо из семинарии. Ему только семнадцатый год пошел. Что же ты, паря, дома не сидел? На лучшую жизнь надеешься. Для кого?