Читать книгу - "Принц Модильяни - Анджело Лонгони"

– Почему ты молчишь?

– Э-э-э… я наблюдаю.

– Как тебя зовут?

– Амедео.

– Что это за имя такое – Амедео?

– Итальянское.

– Ты итальянец?

– Да, из Ливорно. Амедео Модильяни.

– Я думал, что испанец. В Париже много иностранцев. Сюда приезжают со всего света. Я уже путаюсь… Все говорят по-французски с разными акцентами, которых я не понимаю. Сам я – из Румынии.

– Интересно.

– Интересно? Вовсе нет. Я жил в отвратительном месте.

– Мне жаль… Как тебя зовут?

– Константин. Константин Бранкузи.

– Похоже на известное имя.

– Знаешь, по-моему, ты не очень разбираешься в людях.

– Почему?

– Известное имя? Мне смешно. Я из крестьянской семьи, не учился в школе, а в семь лет уже работал пастухом в Карпатах. В горах, слышал про такие? Такой холод, что задница мерзнет. Каждый день рискуешь подхватить воспаление легких. В горах у тебя всего два варианта: или умрешь, или заскучаешь.

– Я делаю вывод, что ты не умер.

– Чтобы не сойти с ума, я начал резать по дереву. У нас в Румынии это народное творчество. Хороший способ не сдохнуть со скуки, когда ты в горах на пастбище, один среди скота. А потом я сбежал.

Теперь Константин берет тонкий напильник и начинает обрабатывать бороздки, оставленные им в камне.

– Я нанимался красильщиком, бакалейщиком, посыльным – а в свободное время продолжал работать с деревом. Я даже сделал скрипку, и один щедрый промышленник предложил мне обучение в школе искусств в Крайове. Но неграмотных не принимали, поэтому я научился писать и читать.

– Как здорово!

– Здорово? Для меня это было адски тяжело. После окончания школы я работал столяром, потом служил в армии…

– У меня в Ливорно есть друг, который шел похожим путем: много работал и терпел лишения, чтобы учиться рисовать.

– А где теперь твой друг?

– Он остался в Ливорно.

– А ты почему приехал сюда?

– По той же причине, что и ты. Чтобы стать скульптором.

– У тебя руки рисовальщика.

Я тут же прячу руки в карманы.

– С чего ты взял?

– Я знаю в этом толк. Твои руки без мозолей, без ран и не запачканы краской. Соответственно, ты не скульптор и не художник, остается только одно: рисовальщик.

– Сейчас я делаю наброски, которые потом могут воплотиться в статую… или в картину. А ты не делаешь эскизы?

– Зависит от вдохновения. Иногда да, иногда нет. Если мне нужно, то делаю.

– Ты работаешь только с камнем?

– Еще с деревом и металлом. Делаю слепок и потом отправляю его на отливку. Я занимаюсь всем понемногу. Ты знаешь Родена?

– Конечно.

– Он был моим учителем. Потом я от него отдалился.

Я оглядываюсь и вижу, что дверь и окна его мастерской открыты. Свет тусклый, но я различаю некоторые скульптуры. Константин улыбается и тушит сигарету ботинком.

– Хочешь посмотреть?

– А можно?

– Конечно.

– Я зайду?

– Иди.

Константин продолжает шлифовать свою скульптуру; я приближаюсь к входной двери, но все еще сомневаюсь. Он это замечает.

– Я же тебе сказал: иди.

Я захожу – и вижу много его работ, все разной величины. Прежде всего в глаза бросается белый отполированный камень размером с речной валун. Я подхожу ближе, рассматриваю его и вижу, что на нем вырезано нежное лицо молодой девушки с закрытыми глазами. Голова, прислоненная к плоскости, дает ощущение глубокого сна: как будто девушка лежит на боку. Это всего лишь голова – но она позволяет зрителю представить тело полностью.

Потом я вижу ту же скульптуру, выполненную в матовой и отполированной бронзе. Очевидно, Бранкузи имеет привычку создать объект и воспроизвести его в различных материалах.

Есть тут и другие, очень лаконичные скульптуры, с едва намеченными формами или созданные с полным отсутствием реализма. Во всем присутствует необыкновенное изящество, абсолютный чистый стиль. Фаллические объекты в камне и металле, алтари из дерева и камня, перо из полированной бронзы… Фрагменты скульптур, лишь проступающие в глыбах мрамора, – в незавершенном стиле, который очень меня привлекает. Головы мужчин и женщин. Стилизованные фаллосы, похожие на тюленей, небольшие обелиски, древние и символические божества, объекты в стиле африканского и первобытного искусства…

В его работах заключено все искусство и все формы, которые меня завораживают и впечатляют. Как такое возможно, что наше видение так совпадает? Мои идеи, еще беспорядочные и неразгаданные, материализовались в работах другого человека, диаметрально мне противоположного. Мы с Бранкузи очень разные: социальный класс, культурный опыт, происхождение, возраст, язык… Тем не менее он смог реализовать то, о чем мне затруднительно даже думать. Это означает, что в искусстве все имеет относительную важность. Учеба, культура, знания, деньги, семья, страна происхождения – ничего из этого не имеет ценности, если нет видения. Возможно, существует некая коллективная память, которая позволяет нам представлять и создавать похожие вещи и думать одинаково?

– Ну что?

Я оборачиваюсь; Бранкузи зашел в дом и прикуривает еще одну сигарету.

– В этом есть первостепенная сущность.

– «Первостепенная сущность»?.. – Он смеется. – Ты всегда так говоришь?

– Как так?

– Пафосными словами.

– То, что ты делаешь, – просто прекрасно; тут необходимы такие слова.

– Слова – это теория, а теории не имеют значения. Важны только действия. Например, сейчас я голоден, мы бы могли поговорить о еде, но так мой голод не пройдет. Многие лишь говорят, но необходимо, чтобы кто-то умел готовить. Мне тут принесли спагетти, и я уверен, что ты их умеешь готовить лучше, чем я.

– Что у тебя есть на кухне?

– Помидоры, оливковое масло и что-то еще.

…Я обжарил чеснок, затем добавил помидоры. Вокруг уже собралось много людей, привлеченных запахом соуса, который я готовлю. Жильцы «Дельты» спускаются вниз и задают один и тот же вопрос: «Что это за аромат? Что вы тут готовите?» В этом – сила Италии.

– Видишь, Амедео, я именно это и хотел сказать. Запах еды действует на голодных людей. Чем более они голодны, тем больше действует. Что ты делаешь? Очень простую вещь. Ты всех провоцируешь запахом – и голод активируется. В искусстве – то же самое. Людям нужна простота, понимание фактов и чувств.

Я слушаю его, сливая пасту и перемешивая ее с соусом.