Читать книгу - "Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин"

Начало было цветное. Потом на фотографической выставке, куда Ту пришла с ним, она как бы увидела себя: расслабленная, нагая, чуть полноватая женщина лежала спиной, в наскоро нахлобученных жгуче-зеленых шерстяных перевернутых гольфах, на измятом красном драповом пальто поперек огромного кресла.

– Это я, – шепнула Татьяна Васильеву, он стоял рядом, разглядывая этот же снимок. – Когда я к тебе приехала в первый раз…

Васильев приобнял ее в знак согласия.

Еще два часа, наверное, шумели гости. Барабанщик Сережа Бриль пьяно выкрикивал, что Васе (так в своем кругу называли Васильева, или в одно слово Саша-Вася) надо немедленно жениться на Татьяне, хотя бы потому, что он давно не играл на свадьбе.

Васильев подхватил шутку:

– Всем спать, у нас первая брачная ночь – не мешать и не подглядывать!

Молодожены поднялась наверх, в чистую белую просторную спальню с широкой кроватью, икеевским четырехсекционным шкафом, афишами и фотографиями по стенам и журнальным столом в углу с открытым ноутбуком и саксофоном рядом на специальной подставке. Он сказал – «устал». Она поняла так: просто лягут вместе, мужчина в возрасте, да еще выпил, но он снял рубашку, подошел к ней и прижал к себе. Стало ясно, почему разглядывала его сильные руки в ресторане, оказывается – вот. Чувствовала в нем желание, силу, знала: он может скомкать ее, как лист бумаги. Ей хотелось быть бумажным листом, хотелось, чтобы ее сложили и пустили летать. У нее давно не было мужчины, и она боялась двух земных, противоположных вещей: ничего уже не будет чувствовать, или, наоборот, все будет хлюпать, как у старой вокзальной шлюхи. Страхи прошли, когда разделись и легли. Она знала название этому считанному на разы чувству, но боялась произнести даже про себя. После каждого верного движения, прикосновения, поцелуя ей хотелось крикнуть – он мой, он для меня, как точно он в нее попадает, хотелось постучать по дереву, чтобы никто не сглазил и не отнял теперь.

Ежеминутная радость совпадения не давала покоя все три дня, что они провели вдвоем. Утром первого отправили по домам полусонных и полупьяных гостей, доели оставшийся холодный шашлык и снова легли. И так много раз. Вставали – ели – ложились. Ей так нравилось раздеваться перед ним, ходить голой или накинув его голубую плотную рубашку, нравилось бегать за водой на первый этаж и прочитывать на своей спине пылающий мужской взгляд.

Васильев медленно влюблялся в Ту. Он знал разницу между: хотеть женщину и хотеть именно эту женщину. Может быть, такая не угадываемая на ощупь разница и называется любовью? Ни на чем не настаивая, он думал об этом приблизительно так. Он думал, что, влюбляясь, участвует в каком-то огромном, космическом соитии, где еще на дальних подступах к уже соединенным обнаженным телам бьются сотни тысяч разгоряченных самцов. Самки тоже шевелят своими полными крашеными губами, влажными язычками, облизываются, проглатывают сладострастную слюну, как бы откусывают воздух от нестерпимого счастья единения с воображаемым Им. У Него – нет имени и лица. У Нее – нет города и страны. У них ничего нет, кроме желания и тел. Он выше конкретного мужчины и ласковее трех женщин, с именами Вера, Надежда, Любовь. Она нежнее и теплее всего, чем окружают и укутывают дома, садовые деревья, поля и лес. Она и снег, и дождь, и свитер, и носки, и солнце. Она – твой запах и твоя кожа. Неизвестно, вторая или первая – так близко присоединена к твоему сердцу, так точно привинчена к твоим словам. И кто-то сверху смотрит на ваше яростное совокупление и потирает руки от устроенного для всего бескрайнего светлого неба созерцательного удовольствия.