Читать книгу - "Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин"

Историю своего отчества Зобов не знал до сих пор – мать, вложившая в него всю трепетную душу, стеснялась рассказать. Так и Татьяна Михайловна Ульянова не считала нужным говорить со следователем об их отношениях с Сашей Васильевым, кто он такой, что он от нее хочет – не убивала и все. А на все его вопросы хотелось ответить отчетливо и грубо: «Какое твое собачье дело!»

– Итак, давайте попробуем начать, – сказал Зобов как можно дружелюбнее. – Давно вы знакомы с Александром Ароновичем Васильевым?

– Слово «давно» не имеет никакого смысла.

– Почему?

– Потому что для одних «давно» – это неделя, для других – «со школьной скамьи». Вот вас я, кажется, знаю очень давно, а на самом деле… и мне хочется побыстрее забыть.

– Хамить не надо. Хорошо – когда вы познакомились и где?

«Сщас, я тебе все сказала – где».

– Я знаю его, знала, – неожиданно комок подступил к горлу от того, что пришлось перевести глагол в прошедшее время, но она овладела собой. – Чуть больше года. Год и два месяца. Что это меняет?

– Где вы познакомились?

– В ресторане, случайно. Нас посадили вместе.

– Теперь вместе нигде не сажают, тем более в ресторане.

– Значит, это было в «Макдоналдсе».

– Значит, вы не отвечаете на вопрос.

– Ноя вас не спрашиваю, где вы познакомились с вашей женой, – это ваше личное дело. Я с ним познакомилась. Больше года, что еще надо? Как глубоко вы хотите влезать в мою личную жизнь? У меня с ним были близкие отношения. Это так называется? Были. Я не отрицаю. Что еще вам надо?

– Ничего.

Неожиданно в комнату для допросов зашел Шишканов. Он принес распечатки мобильных звонков по Васильеву и Дадасаеву. Положив бумаги на стол, шепнул Зобову:

– Можно я посижу?

Зобов кивнул и после паузы пояснил для Ульяновой появление нового человека на допросе:

– Помощник следователя. Шишканов Петр Васильевич. Но вам все равно, вы фамилий, имен, отчеств не запоминаете.

Ульянова промолчала. И несколько минут, пока Зобов изучал распечатку звонков Васильева, она сидела в ожидании, похожем на ожидание приговора.

Неожиданно Зобов спросил:

– Татьяна Михайловна, откуда вы ехали с Васильевым в день убийства?

– С его дачи.

– Он жил там постоянно?

– Да.

– И когда вы туда приехали?

– За два дня до того.

– И были все время там, никуда не отъезжали?

– Нет. Не отъезжала.

– А зачем вы ему звонили, если он был рядом с вами?

– Когда?

– Это я спрашиваю, когда и почему вы ему звонили?

– Я не звонила. Не помню, чтобы мы разговаривали по телефону.

– Но вот распечатка телефонных звонков Васильева – за день до убийства вы звонили. Как вы можете это объяснить?

– Никак.

Ульянова пожала плечами и задумалась. Она помнила последние три дня, все до последнего слова, до нежного, пряного и сладковатого запаха его подмышек, с которым предстояло расстаться. Помнила его вес на себе – с самого начала хотела все запомнить и все сразу забыть. Она запомнила его необычно равнодушное, довольное выражение лица, которое он хотел скрыть, но у него не получалось, помнила программы по телевизору, которые они смотрели и не смотрели. Помнила, что сказала: «Чувствую себя, как в аэропорту перед отправлением». Он спросил: «Рейс как будто задерживается?» А она ответила: «Нет, все идет по расписанию». Разговоров по телефону не было.

– Я ему не звонила. Зачем мне звонить, он был рядом?

– И я так думаю – зачем?

«Вот как просто шьется дело. Я и не ожидала. Оказывается, любой человек может убить, ограбить, надо только захотеть увидеть в нем преступника и допрашивать, допрашивать, допрашивать… скоро я во всем сознаюсь».

– Вы провели три дня у него на даче, никуда не отъезжали, были вместе и все. Я вас правильно понял?

– Да.

– Никуда?

– За хлебом мы сходили, вечером в палатку. Еще я гуляла.

– Одна?

– Да.

– Что вы там делали эти дни, кроме того, что ходили за хлебом?

– Что вас интересует?

– Все. Что вы делали там, на его даче?

– Сажали картошку! – огрызнулась Ульянова.

– Сейчас осень…

– Значит, выкапывали!

– Вы очень легкомысленно подходите к нашей беседе… – вкрадчиво, угрожающе произнес Зобов. – Очень легкомысленно.

– Легкомысленно, легкомысленно, легкомысленно, – по своей привычке продержать, помять на языке какое-нибудь словцо повторила Ульянова и закончила: – У нас были легкомысленные отношения. Мы – не замужем, не женаты, мы просто… люди. Мужчина и женщина.

– У вас есть сын?

– Да, сын Борис. Его зовут Борис. При чем тут сын?

– Он вчера приезжал, мы разговаривали.

«Представляю, что с ним было. Вот, Боря, я тебе говорила, что из России надо бежать и не слушать своего отца. Тут столько разных Бахов, композиторы – на каждом углу. Может, теперь ты поймешь: тут делать нечего».

– Разговаривали, – язвительно повторила Ульянова.

– Он ничего не знает о Васильеве, говорит, что первый раз слышит. Как вам удавалось скрывать ваши отношения, что никто даже не догадывался?

– Это несложно, если сын учился за границей, сейчас живет с отцом. – И через секунду добавила: – Он не чувствует русского языка.

– То есть он – что? Не понимает?

– Нет, не чувствует, – мягко, с еле заметной издевкой в голосе произнесла Ульянова. – Я ему говорила…

Она взглянула на Зобова, он дрогнул от этого слова – маленький, едва заметный сейсмический толчок обнаружила Ульянова в его глазах. Она словно подслушала упрек его жены: «Сережа, все же ты бесчувственный». А он заводился, иногда по-настоящему, кричал, кипел, разрывался, не произнося вслух последних слов: «Дура, я живу с тобой, тебе не изменяю, хотя мог бы. А ты говоришь, бесчувственный – какие еще чувства тебе нужны?! Зарплату отдаю, ребенком занимаюсь, ремонт делаю, трахаю тебя каждый день!»

– Я ему говорила, он просто не понял. Я говорила: «У меня есть друг». Он спросил меня: «Ты имеешь с ним секс?» Что я должна была ему ответить? Я сказала – нет. И вам говорю – нет. Не убивала.

Зобов помолчал, взял себя в руки, у него даже как будто закружилась голова от этих разборок в личной жизни, он искал внятные, корыстные мотивы, а ему подсовывали разговоры «про это».

– Кто знал о ваших отношениях с Васильевым и может подтвердить, что у вас не было мотивов убивать его?