Читать книгу - "Прибежище из серы и тьмы - Люсинда Дарк"

— Я чувствую его запах, — отвечает Каликс. Его слова едва ли приносят облегчение. Тот факт, что я не могу взглянуть на тело Руэна, раненного или целого, не дает покоя.

Пальцы моей правой руки медленно опускаются к его, и, к моему удивлению, Каликс позволяет мне взять его за руку и крепко сжать ее. Мое сердце учащенно колотится, когда я окидываю взглядом комнату, блуждая по макушкам голов в непосредственной близости, а затем дальше.

Азаи и Гигея стоят на возвышении во главе зала, но ни Македонии, ни Данаи нет. Отсутствие их присутствия заставляет все внутри меня сжаться. Мои руки крепче сжимают руки Теоса и Каликса.

Они нависают надо мной, их тела излучают тепло, согревая мое собственное. Но даже этого недостаточно, чтобы растопить лёд, сковавший меня изнутри. Их ярость едва сдерживаемая, напряжённая. Я не совсем уверена, их руки на моих или мои на их, что удерживает многих из нас от развязывания бури, которая зарождается внутри каждого из нас.

Покачиваясь на ногах, я обдумываю слова, которые Кэдмон прошептал мне перед тем, как наши пути разошлись.

— Что бы ни пообещала тебе Ариадна, сказал он, знай одно — причина, по которой я не пошел с этим к ней, заключалась в том, что она не сможет добиться успеха, Кайра. Ты единственная, кто может остановить Трифона.

Почему? Мне хотелось заорать ему. Почему это должна быть я? Что у меня есть такого, чего нет у других?

И, как будто он точно знал, о чем я думала, глядя в непроглядную тьму его взгляда, он поднял руку к моей щеке и слегка прикоснулся ко мне. Всего лишь легкое прикосновение кончика пальца. Это было все, что ему было нужно, и видения каскадом пронеслись в моей голове.

Старые миры. Новые. Горы и океаны, которые возвышались и разрушались. Горящие города. Грохот и руины, а затем… в конце всего этого — возрождение.

— Это ты, Кайра, — повторил Кэдмон. — Это всегда была ты.

Я закрываю глаза, покачиваясь на ногах. В моем сознании сталкиваются настоящее, прошлое и будущее. Правда, которой поделился Кэдмон, разрастается во мне. После встречи с ней — Ариадной, моей матерью — я предположила, что большая часть моих способностей досталась мне от нее. В конце концов, я похожа на нее.

Но хотя я и наполовину ее, я также наполовину и его — моего отца.

Мысленным взором я перерисовываю черты лица моего отца. Пухлые губы. Сильная квадратная челюсть. Глаза слегка раскосые. Блестящая смуглость его кожи, которая никогда не была похожа на мою собственную кожу цвета слоновой кости. Когда я была ребенком, я так сильно хотела быть похожей на него. Хотела быть точно такой же, как мужчина, которым я восхищалась и любила. Потом он посмотрел на меня нежно-карими глазами, погладил по волосам и назвал своей малышкой, и мне больше было все равно, как я выгляжу, лишь бы он никогда не останавливался.

Теперь я понимаю, что он смотрел на нее — на мою мать — и все еще любил ее через меня.

Мои глаза снова открываются, когда воздух в комнате меняется. Я отпускаю руки Каликса и Теоса, когда в центре сцены появляется фигура, которую тащат вперед два больших Терры с мертвыми лицами. Их черты восковые и ровные, ни намека на эмоции, когда они пытаются тащить мужчину между ними — окровавленного и избитого, пока его изуродованное тело не падает в центр и над толпой не воцаряется коллективная тишина.

Руэн.

Его лицо испещрено новыми порезами и синяками. У него наверняка останутся свежие шрамы. Иначе, почему они еще не зажили? Мой взгляд поднимается на Азаи, который стоит сбоку от Гигеи, его лицо представляет собой искаженную маску самодовольства. Даже если бы он почувствовал или показал намек на раскаяние, я знаю одно о Боге Силы — он умрет от моей руки, и очень скоро.

— Черт. — Тихое проклятие Теоса звучит громко для моих ушей, но этого, должно быть, недостаточно, чтобы привлечь внимание окружающих, потому что теперь все сосредоточены на сцене, когда появляется Трифон, одетый в черную мантию с распахнутым передом. Она спускается ниже его зауженной талии и дальше, распахиваясь еще больше, когда он идет, демонстрируя брюки в тон.

— Добро пожаловать на заключительный обряд, леди и джентльмены, — объявляет Трифон, оглядывая собравшихся. Он останавливается, когда его взгляд падает на меня, и я понимаю, даже не рассматривая по-настоящему такую возможность, что нет смысла взывать к монстру, который является моим дедушкой по крови. Его губы медленно изгибаются, пока на нем не появляется то же выражение, что и у Азаи. Гигея — единственная, кого эта сцена, похоже, не тронула.

Один смельчак, стоящий ближе к сцене, осторожно поднимает руку. Глаза Трифона устремляются на парня — одного из тех, кто следовал за Маралом во время Охоты. Это стройный Смертный Бог с растрепанными волосами, как будто он только что встал с постели и оделся в спешке, чтобы попасть сюда.

— Я думал, последним обрядом будет Пир? — осторожно спрашивает он, когда Трифон выжидающе смотрит на него. Его рука медленно опускается.

Трифон кивает. — Совершенно верно, — говорит Царь Богов. — Пир начнется сегодня вечером. Прямо сейчас я собрал вас всех здесь, чтобы объявить, что некоторые из ваших сородичей предали своих Богов.

Мои руки сжимаются в кулаки, ногти впиваются в плоть и угрожают разорвать кожу. Мы предали их?

Внутри меня поднимается тьма. Вековой гнев. Я делаю шаг вперед, протискиваясь между двумя Смертными Богами, но тут же останавливаюсь, когда невидимый барьер врезается в меня. Мой разум широко раскрывается, а губы приоткрываются в беззвучном крике.

Руки хватают меня, притягивая обратно к теплой мужской груди. Каликс. Теос. Я пытаюсь заговорить, но не могу. Вся моя энергия уходит на то, чтобы не рухнуть кучей на землю. Боль пронзает мой затылок, и мне требуется значительное усилие, чтобы поднять его и встретиться с пронзительным взглядом Трифона, Царя Богов.

Это снова арена. Он прорывается сквозь мою защиту и пробивает себе путь в мою голову, даже когда спокойно обращается к толпе, собравшейся у его ног. Пот собирается у меня на лбу и стекает по щеке. Мне одновременно холодно и жарко, мое тело дрожит от противоречивых температур.

— Кайра? — Взволнованный голос Теоса проникает сквозь мою боль, и я вздрагиваю от дополнительной агонии, которую создает этот звук, инстинктивно уклоняясь от него.

Улыбка Трифона становится шире, как будто он знает, что я в его власти и выхода нет. Мой взгляд падает