Читать книгу - "Игра титанов: Вознесение на Небеса - Хейзел Райли"

Обычно, если я говорю людям «оставь меня», они оставляют.

— Мне не нужны те записи. Я хочу знать то, о чём ты жалеешь, что не сказал, — настаивает она.

— Мы недостаточно друзья, чтобы я мог тебе это коэндоверять, — поддеваю я. [прим. пер. — игра слов]

Она улыбается, и я ловлю себя на том, что отвечаю ей тем же. Довольно самодовольно.

Значит, всё же ей нравятся мои каламбуры, хоть она и утверждала обратное. Я становлюсь серьёзным. Думаю, стоит ли открыться. Это риск. Огромный риск.

Я должен бы поступить правильно: рассказать ей, что в приюте вместе с ней и Аполлоном был ещё и Хайдес. Рассказать о видео, которое Кронос показал нам лишь наполовину. Ведь не может быть, чтобы тот ребёнок не был Хайдесом. Слишком уж он был похож. Я должен бы открыть ей правду и о лживой Персефоне. Хейвен была бы счастлива узнать, что Малакай всё это время ждал именно её.

Она сегодня была добра ко мне, хотя я того не заслужил. Всегда была. Больше, чем я когда-либо заслуживал. Я должен отплатить ей тем же.

— Ну так что, Арес, о чём ты жалеешь? — подталкивает она, словно читая мои мысли.

Я сглатываю.

— Жалею, что никогда не сказал тебе, что ты мне нравишься, — выдыхаю я так тихо, что не уверен, услышала ли она.

Губы Хейвен размыкаются от удивления. Потом она выдает нервный смешок.

— Я тебе нравлюсь? Не может быть. Все говорят, что я упрямая, слишком импульсивная, склонная к самосаботажу. Ураган из неверных решений и нулевого чувства самосохранения.

Я засовываю свободную руку в карман джинсов, чтобы удержаться и не откинуть её выбившуюся прядь, уложенную привычно — при помощи карандаша.

— Твой единственный недостаток в том, что ты уже чья-то девушка.

Глава 30. БЛУ

Роза — один из цветов, посвящённых Афродите, и её миф связан с Адонисом. По легенде, богиня влюбилась в юношу необыкновенной красоты. Когда Адонис был убит во время охоты на кабана, слёзы Афродиты превратили капли его крови в красные розы. Так розы стали символом любви и страсти.

Хайдес

Я ворочаюсь в постели на матрасе «Афродиты» — уж слишком мал для моего роста. Хочу чувствовать её рядом. Одеяла всё ещё пропитаны её запахом — таким сладким и фруктовым, что я зарываю лицо в подушку и вдыхаю его полной грудью.

Сегодня утром мы с Аполлоном упаковали все её вещи в коробки; их только что увезли. Афина и Гермес держались в стороне от этой работы. Не то чтобы Аполлон и я были в восторге, но поняли: это наша обязанность. Афина не перестаёт корить себя за её смерть, а Гермес — разрушен.

На самом деле подход моего брата к потере Афродиты выглядит опаснее, чем я ожидал. Порой он будто бы прикидывается, что ничего не случилось, будто она просто… уехала. Как будто сменила университет и переехала на другой конец света. Это позволяет ему вставать с постели, жить дальше, но я боюсь, что это самый вредный способ пережить утрату.

Дверь комнаты открывается. Даже не поворачивая голову, я знаю, кто вошёл. Кровать Афины едва поскрипела под её хрупким телом.

— Лиам только что написал — говорит она. — Если захочу, он может стать моим новым соседом по квартире.

Я ворчу в наволочку. От него я иного не ждал.

Тишина. Потом Афина вздыхает.

— Нам надо… позаботиться о её клубе здесь, в Йеле. Теперь, когда её нет, кто-то должен этим управлять.

Я почти забыл о клубе. Поворачиваю лицо в сторону, чтобы речь легче шла. Афина сидит с опущенной головой, нога дергается от нервного тика.

— Пусть займётся этим администрация Йеля. Они найдут другого студента, предполагаю.

Услышав мои слова, она поднимает голову и смотрит на меня — её большие круглые глаза светятся.

— Нет. Это должно оставаться за нами. Мы сами должны решить, кто достоин занять место Афродиты.

Я понимаю, что это не на меня направлено лично, но в её тоне слышится злость. Я сажусь, настороженно. Не хочу, чтобы она вспыхнула.

— Ладно. Конечно. Как хочешь.

Мне кажется, я схожу с ума, но на её бледном лице мелькает раскаяние. Она грызёт нижнюю губу.

— Не могу поверить, что больше не увижу, как она возвращается в комнату с руками в земле, чтобы рассказать мне о всех цветах, которые посеяла, и о тех, что взошли.

Афродита вела ботаническую оранжерею Йеля. По сути, это скорее теплица — небольшое здание за футбольными полями, в тихой, менее проходимой части сада. Афродита всегда любила цветы, любила, что у каждого цветка — своё особое значение. Только вот у неё никогда не было таланта садоводства: большинство её растений увядало, но были редкие случаи, когда ей удавалось заставить их расти. Тогда она прямо светилась от радости, и её восторг был так заразителен, что делал счастливыми и нас.

— Знаешь… — продолжает Афина. — Я горжусь тем, кто я есть, тем, что делаю и что мне нравится. Но раньше было иначе. Когда мне было двенадцать, я поняла, что мне нравятся девушки.

Я замираю и слушаю. Афина никогда прямо не рассказывала об этом нам. Однажды, во время летних каникул на Олимпе, она пришла на пляж с блондинкой и поцеловала её при всех. Никто не стал задавать вопросов — нам не было важно, с кем спит Афина или к кому она испытывает чувства. Честно говоря, мы были скорее удивлены, что такой лёд, как она, вообще способен любить — мужчину или женщину.

— А первая, в кого я влюбилась, — говорит она, — звали Блу. Она до сих пор студентка Йеля. Я часто видела её на занятиях по английской литературе и в кафетерии. Она была невероятно красива. Моё сердце билось так сильно, что сначала я думала, что у меня начинаются проблемы с сердцем. Потом однажды её взгляд остановился на мне, и она улыбнулась. Тогда я поняла, что моё сердце в порядке и что я хочу встать, перейти весь кафетерий и поцеловать её.

Я не знал этой истории. Что-то подсказывает мне, что Афродита была в курсе.

— И что дальше? — спрашиваю я.

Глазки Афины цвета лесного ореха застыли на полу. Уверен: если бы она заплакала, слеза уже бы покатилась.

— Я искала в себе смелость подойти и заговорить. Ночи я ворочалась в постели. Я была невыносима… — она бросает на меня язвительный взгляд ещё прежде, чем я успеваю шутить. — И Афродита, конечно, это заметила. Однажды вечером она вернулась из оранжереи с цветком, которого