Читать книгу - "Счастливы вместе - Мари Соль"

даже к лучшему. Зимний ветер бодрит, норовит обескровить. Перестала носить юбки и платья. Теперь хожу на работу в штанах. Хватит уже красоваться! И краситься хватит. Буду обычной, примерной женой.

Подъезжает Тойота. Сигналит мне. Будто я плохо вижу! Сажусь, не спешу снимать перчатки. Выдыхаю холодное облачко пара:

— Поехали.

Какое-то время мы едем в молчании.

— Как дети? — решаю спросить.

Ромик ведёт осторожно, дороги покрылись тончайшим налётом. И, хотя у него на колёсах шипы, опасается:

— Нормально. Поели. Севка Наташку привёл. После ужина закрылись в его спальне. И оттуда слышались стоны.

— Ты серьёзно? — смотрю на него.

— Да шучу! — усмехается Ромик.

Вздыхаю. Он в своём репертуаре:

— Ну, и шуточки!

— Так чё у вас там за ночное происшествие? — решается он уточнить.

Я опять выдыхаю усталость:

— Да так. Кесарили. Ребёнок родился полуживой.

— Мм, кошмар, — хмурит Окунев брови.

— И всё потому, — распаляюсь внезапно, — Что мама решила родить на дому! Безалаберность. Бред!

— Ну, почему бред? — спорит Ромик, — Раньше женщины только так и рожали. Не было больниц.

— Ты ещё вспомни пещерные времена, — усмехаюсь.

— Ну, в пещерных тем более не было! — соглашается он.

— Потому и смертность при родах была сумасшедшая! — вставляю.

— Ой, да такая же, как и сейчас, — отрицает он очевидное, — Просто сейчас всех спасают. Хилых и полуживых.

— А ты предлагаешь их не спасать? — вылупляю глаза.

— Рит! Ты когда вот так смотришь, тебе не идёт, — машет он головой.

— Нет! Ты ответь! — напираю я, — Ты предлагаешь их всех умерщвлять?

— Я ничего не предлагаю! — повышает он голос, — Я констатирую факт. Что раньше естественный отбор помогал выявить слабое звено. А сейчас никакого отбора.

— Прекрасно! — сцепляю руки на груди, — А ты в курсе, что раньше женщины кровью могли истечь при родах? И поэтому каждые роды были как рулетка.

— Ой, да ладно! — кривит он губы, — Раньше как рожали? В поле корову доит, приспичило. Ребёнок выпал, отёрлась подолом и дальше пошла.

— Это немыслимо просто, — смотрю на него, — Ты там был?

— Где? — хмурится Окунев.

— На поле, с коровой! Ты был там? — пытаю его.

Ромик смеётся, ведёт языком по губе:

— Зачем мне чужая корова? У меня своя есть! Вон, сидит и мычит без умолку.

Я замолкаю, не в силах сказать что-нибудь. Правда, готова признать, что апатии как не бывало. Уж что-что, а уныние Ромик способен развеять своей болтовнёй и наездами.

— А ты тогда кто? Бык осеменитель? — вырывается.

— Я? — уточняет, свернув, — Я пастух!

Устав спорить с ним, я закрываю глаза. И в какой-то момент вырубаюсь. Всего на мгновение, вспомнив о том, что сердечко Левона висит у меня под шарфом. Надо бы снять его раньше, чем Ромка увидит. Начнутся вопросы: откуда, чего…

Открываю глаза, когда мы стоим. Из окна вижу двор. Наш подъезд. Ромик сбоку. Опираясь о руль, наблюдает за мной.

— Вот же угораздило тебя выбрать профессию, Бузыкина, — произносит со вздохом, — Нет бы, на терапевта пошла! Мерила бы сейчас давление старичкам. И приходила домой вовремя.

Я зеваю в ответ:

— Скукота.

— Хотя, — отзывается Ромик, ведёт по мне взглядом, — Ты бы и там умудрилась найти приключений на свои сто пятьдесят пять.

— Ты про рост? У меня вообще-то сто семьдесят! — фыркаю я.

— Я про жопу твою необъятную! — тянется Ромик меня ущипнуть.

— Ты вообще обалдел? У меня девяносто вообще-то! — оскорбляюсь в ответ.

Хотя, давненько не мерила. Сорок восьмой размер одежды, это уже далеко не сорок четвёртый. Но я и не девочка, в общем-то!

— Когда это было? Девяносто, — усмехается он, выходя.

Я тоже покидаю сидение нехотя. Так пригрелась!

— Вот давай поспорим, что у тебя больше ста сантиметров? — предлагает мне Окунев.

— Не буду я с тобой спорить! — раздражаюсь по пути к подъезду.

— Боишься? — играет ключами.

— Ничего я не боюсь, — усмехаюсь я.

— Тогда давай поспорим? — открывает он двери.

— На что? — говорю.

— На минет, — отвечает не думая, словно мысль эту давно подготовил в уме.

— И не надейся! — бросаю ему уже в лифте.

Вместо ответа он смотрит придирчиво вниз, на мои девяносто. И, разведя ладони в стороны, демонстрирует мне их объём.

— Ром, отстань! — я толкаю его, выходя на этаж.

— Ой, готовься, Бузыкина, щас буду мерить!

Глава 25

За пару недель до нового года, обуреваемая жаждой перемен, я пошила для Сонечки новые шторы. Они очень красивые, прямо как кружево! Как будто зима разукрасила окна узорами. Кстати, вы в курсе, что пластик уступает стеклу? Да, он практичнее, безусловно! Но пластик лишает нас снежных узоров. Потому я скучаю по ним, вспоминаю, как в детстве любила сидеть у окна, любоваться плетением кружев…

Расстелив штору, я проверяю, все ли крючки на месте. У нас все карнизы для штор под крючки. Такие, откуда не нужно снимать фурнитуру. Но снимать шторы проще, чем вешать! Чтобы повесить, нужно встать на стремянку, и стоять, изогнувшись, в попытках нащупать петлю. Я морально готовлюсь. Сонька ушла гулять с Бубликом. Прогулка затянется, знаю. Она сообщила, что Люся подключится к ним. Севка с компанией прочих ребят и девчонок, пошёл отмечать день рождения кого-то из общих друзей. Я наказала ему быть дома не позже двенадцати! Хотя знаю заранее, он припозднится. Мало того, что квартирник окончится бог весть во сколько, так ещё поцелуи с Наташкой отнимут, как минимум час.

Ох, так боюсь, что они уже спят. Что она уже женщина! Это первое чувство так ветрено, временно. Скоро развеется. Главное, чтобы приплод не созрел…

— Ром! — зову мужа. Он заседает в своём кабинете. Есть два места, где он заседает подолгу: кабинет и туалет.

Я уже взгромоздилась на стремянку. И теперь поняла, как непросто повесить коварную штору. Тяжеленная, жуть! И зачем я купила такую? Ткань, конечно, красивая! Словно фата. Вот оставить бы. В ящик сложить. И пошить Соньке платье, когда решит выйти замуж. Прям аж жалко её на окно…

Муж появляется в тот момент, когда я примеряю её, в форме юбки.

— Ого! — восклицает, жуя бутерброд с колбасой.

Ощущаю, как сводит желудок. Надо было поесть, прежде чем делом заняться. Попросить у него откусить? Ну, уж нет! После его намёков на мои габариты… Он ведь, и вправду, меня измерял. Невзирая на то, что я спрятала ленту. А он измерял меня ниточкой. А ниточку мерил линейкой.

— Ну, вот! Сто четыре! — изрёк по итогу.

— Никто не меряет ниткой! Это погрешность, — потрогала бёдра.

— Погрешность может быть сантиметра два, это максимум. Но не четыре же? — возразил Ромик, словно швея.

— Откуда ты знаешь, Ром? — раздражённо заметила я, — У тебя