Читать книгу - "Заклятие истинной любви - Стефани Гарбер"

но Эванджелина чувствовала себя слишком взволнованной. Секунду назад она лежала на полу, придавленная телом Джекса, а теперь они были связаны, кожа касалась кожи, и это ощущалось совсем не так, как когда их разделяли слои одежды.

Эванджелина боялась, что Джекс чувствует ее участившийся пульс.

Она потянула за концы сковывающей их веревки, вот только узел не развязался. Вместо этого на нем начали распускаться маленькие цветы – крошечные белые и розовые бутоны на изумрудно-зеленых стеблях, которые обвились вокруг их рук, еще крепче связывая друг с другом.

– Ты что сделала? – спросил Джекс.

– Я думала, это твоих рук дело!

– То есть ты считаешь, что я стал бы связывать нас цветами? – Он нахмурился, глядя, как маленький розовый бутон раскрывает лепестки, а потом пробормотал: – Наверное, все дело в этом месте.

И тут Эванджелина заметила, что они больше не находятся в лавке диковинок ее отца.

Исчезли ящики, беспорядочно нагроможденные друг на друга, а лавка превратилась в очаровательный дом – или это необычное место было постоялым двором? Ярко освещенный коридор, где стояли Эванджелина с Джексом, выглядел слишком просторным для обычного дома. Вскинув голову, Эванджелина увидела не меньше четырех этажей со множеством комнат, двери которых были украшены искусной резьбой, изображавшей кроликов в коронах, сердца под стеклянным колпаком и русалок в ожерельях из ракушек.

Эванджелина мгновенно смутилась из-за того, что не сразу заметила это место, что видела одного только Джекса.

Прямо напротив нее находилась округлая дверь, а рядом с ней – удивительной красоты расписанные напольные часы. На маятнике поблескивали драгоценные камни, а стрелки вместо часов указывали на названия блюд и напитков: клецки с мясом, рыбное рагу, таинственное рагу, тосты с чаем, овсяная каша, эль, пиво, медовуха, вино, сидр, медовый пирог, хрустящая брусника, лесные пирожки.

– Добро пожаловать в Лощину, – негромко произнес Джекс.

Эванджелина резко повернулась. По крайней мере, попыталась. Из-за цветочной веревки, сковывающей их руки, двигаться было сложно.

– Ты не можешь связывать человека и уводить туда, куда тебе хочется.

– Мне бы и не пришлось, если бы ты помнила. – Голос Джекса по-прежнему звучал тихо, но в нем слышалась затаенная горечь.

Эванджелина приказала себе не обращать внимания на его слова, но у нее ничего не вышло. Вместо этого она недовольно выпалила:

– Думаешь, я не пытаюсь вспомнить?

– Очевидно, недостаточно сильно, – холодно ответил Джекс. – Ты вообще хочешь вернуть воспоминания?

– Я только и делаю, что пытаюсь их вернуть!

– Если ты и правда веришь в это, то либо обманываешь саму себя, либо напрочь забыла, каково это – пытаться. – В его глазах полыхало пламя. Огонь, чем-то похожий на гнев. Но Эванджелина видела и боль, вплетенную в серебряные нити, которые, словно трещины, пронизывали голубизну его глаз. – Я видел, как ты пыталась раньше. Видел, как ты добиваешься того, что желаешь больше всего на свете. Видел, на что ты способна и как далеко готова зайти. Но сейчас ты даже не прикладываешь сил.

Стиснув зубы, Джекс раздраженно и даже сердито посмотрел на нее. Он поднял свободную от веревки руку, как будто хотел провести по волосам, но затем обхватил ее за шею и прижался своим лбом к ее.

Кожа его была почти ледяной, но Эванджелину бросило в жар от прикосновений. Когда ладонь с шеи скользнула в волосы, все ее тело обмякло, словно лишенное костей. Джекс прижал ее к себе, обхватив голову крепкими, но нежными пальцы.

Как же это неправильно – желать мужчину, который привязал ее к себе веревкой и совершил бессчетное множество других неблаговидных деяний. Но в тот момент Эванджелина могла думать лишь о том, что ей хотелось большего.

Он был подобен отравленному волшебному плоду, один укус которого лишал человека всякого шанса желать что-то еще. Но ведь она даже не пробовала его, не кусала и не собиралась этого делать. Никаких укусов. Никогда. Она даже не понимала, почему вообще думает об укусах.

Эванджелина попыталась отстраниться, но Джекс крепко сжимал ее волосы в кулаке и по-прежнему прижамался к ее лбу.

– Пожалуйста, вспомни, Лисичка.

Прозвище что-то всколыхнуло в ее душе.

Лисичка.

Лисичка.

Лисичка.

Казалось бы, такое обычное слово. Вот только оно совсем не казалось обычным. Они ощущались как падение с большой высоты. Они ощущались как надежда. Как самые важные слова в этом необъятном мире. У Эванджелины закружилась голова, кровь запульсировала по венам, и вновь остались только она и Джекс. Не существовало больше ничего, кроме его прохладного лба, прикасавшегося к ее лбу, его сильной руки, запутавшейся в ее волосах, и умоляющего, сломленного взгляда серебристо-голубых глаз.

Сочетание этого перетасовало все внутри нее, как колоду карт, и чувства, которые она всеми силами пыталась подавить, снова прорвались на свободу.

Эванджелина хотела довериться ему. Хотела верить его словам о том, что Прекрасный Незнакомец, которого он только что пронзил клинком, на самом деле не мертв. Она хотела думать, что все кровавые истории о убийствах, совершенных им, были ложью.

Она хотела его.

И неважно, что несколько мгновений назад он признался ей, что наслаждается видом крови, болью и страданиями. Все это было спрятано в самом низу колоды, и она не желала тасовать карты.

Эванджелина могла бы придумать причины, чтобы оправдать свои чувства. Причины, которые не сводились бы к обычному прозвищу.

Но она не хотела оправдывать свои чувства. Она просто хотела узнать, к чему они приведут. Эванджелина больше не желала сбегать и вместо этого настроилась идти по темному пути, который уже наметил для них Джекс. Это должно что-то значить. Может быть, она просто глупа – или же ее сердце помнило то, что забыл разум.

Эванджелина вновь попыталась воскресить что-нибудь в памяти. Закрыв глаза, она мысленно повторила прозвище, словно молитву.

Лисичка.

Лисичка.

Лисичка.

От одной лишь мысли, что Джекс так называл ее, сердце бешено забилось, но воспоминания все же не вернулись.

Открыв глаза, Эванджелина обнаружила, что безжалостный взгляд Джекса все еще прикован к ней, а в нем разгорались искорки надежды.

– Прости, – едва слышно произнесла она. – Не могу вспомнить.

Искры в его глазах тут же потухли. Джекс быстро разжал пальцы, выпуская ее волосы, а потом выпрямился и отстранился. Теперь они соприкасались лишь запястьями и кистями в тех местах, где их обвивали лианы.

Джекс не пытался перерезать цветочные путы, и, как ни странно, Эванджелина этому только обрадовалась. Может, к ней и не вернулись воспоминания, но ее сердце, похоже, действительно помнило его – оно едва не разрывалось, когда Джекс смотрел на нее взглядом, таким же ледяным, как скрывавшиеся тени в