Читать книгу - "От любви не умирают - Валентина Николаевна Кадетова"

Еле дождалась перерыва и сбежала, как нерадивая ученица с нелюбимого урока. На автобус опоздала. Следующий будет только вечером. Но это меня не особенно огорчило, обед и ужин у меня приготовлен. Имею я, в конце концов, право не на минутку-другую заглянуть к Вере, а посидеть в её уютной квартире эдак часика три. А Вера сегодня как раз дома.

Мы с Верой начисто опровергаем расхожее мнение о невозможности женской дружбы. И не надо ехидных улыбок да историй про подружек «змеюк-разлучниц»! Мы давно не девочки-подростки, которые когда-то записывали в свои «Дневники личной жизни» клятвы во взаимной и вечной верности. Мы, как ни грустно в этом признаваться, женщины довольно зрелого возраста. У нас по два взрослых сына, старших из которых, Сашу и Олега, мы умудрились родить в один и тот же день — 25 января. Наши матери тоже дружили. Всю жизнь. Берёзовские «юмористы» даже прозвище одно на двоих им дали: сёстры Фёдоровы (были когда-то такие популярные певицы). Мол, и мамы всюду были вместе: ходили в лес собирать грибы, ягоды и лекарственные травы, вместе держались в деревенских «кунпаниях»-гулянках — и всегда просили колхозного бригадира Федюлька, чтобы «нормы» льна и свеклы он отмерял им рядом. «Ты уж удружи нам, Иванович, а мы тебя отблагодарим», — только что не кланялись они всемогущему Федюльку. Тот озабоченно морщил лоб, кряхтел и чесал затылок: делал вид, что решение такой сложной проблемы требует немалых усилий. Но «проблема» сразу же исчезала, когда «сёстры Фёдоровы» с подмигиваниями и неискренними улыбками (а чтоб ты поперхнулся!) совали в руку бригадиру полотняную сумку с бутылкой самогона и нехитрой деревенской закуской: шматком сала, куском хлеба да парой огурцов.

Нас, совсем ещё малых, матери водили с собой на «норму», особенно на лён, который надо было дважды прополоть и повырывать (руками!), и обмолотить, и разостлать.

Наверное, с того времени и началась наша с Верой дружба. А может, чуть позже, когда первый учитель Иван Емельянович посадил нас за одну парту в классной комнате, которая была «чистой» половиною хаты сосланного в северные края и в скором времени там умершего «кулака-мироеда» Михаля Петрушкова. Хорошая была хата: просторная, сработанная из толстых смолистых брёвен, — на века строилась, чтобы сыновьям и внукам хватило! — с высокими потолками, с широкими не по-деревенски окнами. Долго служила она школой берёзовской детворе. Только где-то в начале семидесятых, когда вывеска с надписью «Краснооктябрьская начальная школа» переместилась на новое кирпичное здание, сельсовет, подремонтировав кулацкую хату, отдал её безмужней, но многодетной колхозной активистке Ольге Хопиковой.

О том, почему школа, которая находилась в Берёзовке, называлась Краснооктябрьской, мы как-то не задумывались. Только тогда, когда повзрослели, узнали, что нашей Берёзовке решили дать более благозвучное, по мнению местных властей, название — Красный Октябрь. Новое название не прижилось, а вот школа до самого конца своего существования так и оставалась Краснооктябрьской.

Сейчас школы в Берёзовке нет, а немногочисленных школьников автобусом возят в соседнюю Андреевку.

Когда я (теперь уже очень редко) приезжаю в Берёзовку и вижу полуразрушенное здание из белого кирпича среди поросшего травой школьного двора, почему-то чувствую себя виноватой и, отводя глаза, ускоряю шаг.

…Вера когда-то тоже собиралась стать учительницей, но судьба распорядилась по-своему: она работает бухгалтером и живёт в райцентре, от которого до моего посёлка минут сорок езды автобусом. Семьями мы не дружим, потому что наши мужья друг друга терпеть не могут. Верин называет моего кисейной барышней и мимозой, мы Вериного — хамом и солдафоном. Но нас с Верой их взаимоотношения ничуть не волнуют: женщины мы самодостаточные и в некоторой степени независимые.

— Ты представляешь, до чего мы докатились? — начинает Вера, встречая меня на пороге. — Они уже наших ни в Балас, ни в Перевесье не пускают!

Всё ясно: Вера на выходные съездила в Берёзовку. Ну, никак она не может смириться с тем, что наша деревня теперь приграничная зона, что за нашей узенькой Терюхой уже иное — «самостийное!» — государство и что нарушать границу и в самом деле нельзя.

— Мне как сказали, — возбуждённо продолжает подруга, — так я не поверила. Пойду, думаю, и никто ничего мне не сделает.

— Не знаю, как кто, а я тебе что-нибудь сделаю, если ты будешь держать меня в прихожей! — притворно сержусь я, и Вера смущённо улыбается.

— Ой, прости, пожалуйста, проходи, сейчас сварю кофе!

Вера бежит на кухню, а я сажусь в своё любимое кресло-качалку и включаю телевизор.

Молодой мужчина с криком: «Я хочу посмотреть ваш туалет!» врывается в чужую квартиру, размахивая «универсальным средством».

Двое — он и она, — кажется, сейчас начнут драться: слишком уж рьяно рвут из рук друг у друга заграничное лакомство, обещающее им «райское наслаждение».

Я нажимаю кнопку, и телевизор, обиженно мигнув глазом экрана, замолкает.

— Нет, ты только подумай, — никак не может успокоиться Вера. — Наши мамы тот лес посадили, а нам туда теперь и шагу ступить нельзя! А ведь черника только в Перевесье растёт. И малина. И к кринице ж тоже нельзя! Бабки наши плачут: испокон к той кринице и на Троицу, и на Петра на моления собирались: и из наших, Андреевки, Нив, Берёзовки, и из ихних Кусеев, Деревин и Переписи! А сруб и крест над криницей берёзовские мужики делали.

Ну, прошла я мост — никого. А в Баласе грибов этой осенью — тьма! Хожу себе, песни пою, лукошко уже почти полное. А тут — они! Выскочили из кустов вдруг, откуда ни возьмись, камеру на меня наставили и паспорт требуют. Будто какой дурень с паспортом за грибами ходит! Я по-хорошему хотела: «Да перестаньте вы, хлопцы! Мы ж с вами всю жизнь сватались-женились. Сколько девчат берёзовских в Кусеи да Деревины замуж повыходило». А они лукошко из рук выхватили, грибы высыпали да ещё и ногами потоптали: «А-ну, геть видсюля, и колы ще раз пиймаемо…» Вот же ненормальные!..

— Да нормальные они, Вера, нормальные! Просто время какое-то ненормальное настало. Да нам с тобой в Берёзовке уже и нечего делать и не к кому ездить, разве только на Радуницу на кладбище своих навещать. Так на Радуницу ж приезжать разрешают.

— Ну, а если к сердцу иной раз так подступит, что пешком туда пойти готова? Неужели с тобой такого не бывает?

— Бывает, Верочка, ещё как бывает! И знаешь почему? Пуповины наши, в берёзовской земельке закопанные, к себе зовут. И до самой смерти звать будут. Так старые люди говорят.

— Ох, знать бы, где их