Читать книгу - "Искупление - Элизабет фон Арним"

обрел покой, но рассказывать о нем Агате ей не хотелось – во всяком случае, сейчас, на ступенях. Она собиралась открыть все сестре позже, с самого начала: признаться, ничего не скрывая и не утаивая. Между ними не должно быть ни тени тайны, ни намека на обман. Прежде, до того как ее разоблачили, Милли многого не понимала, но теперь ей открылась истина: совершить дурной поступок не такой тяжкий грех, как притворяться перед близким человеком, будто ничего не было: именно ложь разрушает душу. А кроме того, к чему притворяться? Агги ее сестра, она любит ее. Любовь всегда готова понять и простить. Она не осуждает. Если любовь велика, то не может не понять, а значит, и простить. А их с Агги любовь друг к другу настолько сильна, что выдержит и пятьдесят Артуров. В этот великий миг воссоединения с сестрой Милли чувствовала, что без колебаний поведала бы Агги и о куда более тяжких прегрешениях, нежели Артур, будь они у нее на совести.

– Как я узнала? – переспросила Агата дрожащим голосом, который, казалось, стал более густым и звучным, рокочущим. И от этого рокота тело пронизывало дрожью, словно где-то внутри жужжал пчелиный рой. Возможно, причиной тому были долгие годы, прожитые среди высоких гор: голос Агаты стал им под стать – и не только голос, но и сердце, весь ее облик. Свидетельством тому – ее письма: удивительные, полные… созерцания жизни, мысленно закончила фразу Милли, не найдя более подходящих слов. – Похоже, – продолжила Агата, пока они медленно поднимались, – сама судьба решает порой, что мы должны тотчас узнать о несчастье. Я случайно взяла в руки газету, которую обычно не читала, «Континентал дейли мейл», и там увидела заметку об Эрнесте. Я была так потрясена, дорогая Милли – осторожно, не споткнись, – так потрясена, когда вдруг прочла ту статью. Его имя сразу бросилось мне в глаза. Там говорилось и о других авариях. Бедный, бедный Эрнест. Пожалуй, он был слишком резким в суждениях, а по своим взглядам – твердолобым. Иногда мне казалось, что он из упрямства так упорствует в своих убеждениях…

«Эрнест, – отметила про себя хозяйка заведения, прислушиваясь к разговору сестер из холла, куда она прокралась из столовой, поскольку голоса удалялись и разбирать слова становилось все труднее. – Должно быть, речь о покойном мистере Ботте».

«Агги говорит теперь иначе, совсем не так, как раньше, – подумала Милли. – Или у меня воображение разыгралось?»

– Но все это теперь в прошлом, – продолжала Агата. – Его смерть вызывает у меня только жалость и ничего больше, уверяю тебя. Мне его искренне жаль, и я прощаю его, больше не держу на него зла. Бедняжка Эрнест: умереть вот так, в один миг! – Она шумно вздохнула. – Я сейчас же приехала.

– Но что, если бы мы разминулись? Только представь. – Милли на мгновение остановилась, чтобы отдышаться, но не одна только крутая лестница заставила ее задохнуться. Ей вдруг пришло в голову, что все могло обернуться сущим кошмаром, если бы она приехала в горы к Агате и не застала ее, а сестра, добравшись до Титфорда, угодила бы прямиком в осиное гнездо разъяренных Боттов. – Вот был бы ужас…

– Как мы могли разминуться? – прогудела Агата и тоже остановилась, но не убрала руки с талии Милли. – Я бы ждала твоего возвращения в Титфорде. Сегодня утром, с первой же почтой, я отправила тебе письмо.

– Но я не собираюсь возвращаться: я направлялась в Швейцарию.

– В Швейцарию?

– К тебе. Я только о том и думала со вчераш… с тех самых пор, как все случилось, стремилась к тебе.

– Но… – начала было Агата и вдруг осеклась, глядя на скрытое темнотой лицо сестры.

Поистине их спасло чудо, вмешательство Провидения. Она тоже твердо решила, что между ней и Милли не должно быть притворства. Агата собиралась открыть сестре все, отбросить гордость, которая стала ее броней со дня побега, и рассказать наконец о бесчисленных горестях и невзгодах, выпавших на ее долю. После всех ее восторженных писем правда окажется горькой и мучительной, но куда большую боль испытала бы Милли, если б по приезде в отель услышала истинную историю из чужих уст, одни лишь неприглядные факты без объяснений и оправданий. Хотя настоящая причина вовсе не была постыдной или недостойной, разве не так? – спросила себя Агата. Любить мужа, которого выбрала сама, и защищать свой выбор от нападок мстительных родственников, что только и ждут случая дать волю злобе и прошипеть: «Мы тебе говорили», – разве это позорно? Пусть лучше Милли узнает все от нее, да, так будет лучше. Конечно, признаться будет нелегко, ведь она годами внушала сестре обманчивые иллюзии – пожалуй, ее враги могли бы даже сказать, что лгала. Разумеется, Милли помнит восторженный тон ее писем, бесконечные славословия, картины мнимого благополучия, выдуманную жизнь, полную добра, красоты и преданной любви. При мысли о том, что ей предстоит, Агата невольно поежилась. Разумеется, лучше было бы продолжать скрывать правду, но жить с кем-то бок о бок, как собирались теперь они с Милли, совсем не то же самое, что обмениваться письмами. Увы, в каждодневных разговорах невозможно подменить правду вымыслом, что так легко удавалось в письмах.

– Если бы ты приехала в Швейцарию, то не нашла бы там того, что ожидала, – особенно гулко прозвучал басовитый голос Агаты, которую тяготила мысль о неизбежном скором разоблачении.

– Да. – Милли потянулась и поцеловала сестру. – Я не нашла бы там тебя, дорогая.

– Я не совсем это имела в виду, – возразила Агата и добавила после минутного колебания: – Мне нужно кое в чем тебе признаться.

– Признаться? – эхом отозвалась Милли. – В чем, дорогая Агги?

«Признаться?» – мысленно повторила хозяйка пансиона и крадучись поднялась на несколько ступеней, чтобы не пропустить ни слова.

– Наверное, мне следовало бы сказать: «Кое-что объяснить», – поправилась Агата (гордость ее еще брыкалась даже на полпути к смертному одру).

– Пусть уж лучше это будет признание, – с нервным смешком заметила Милли.

Если сестра тоже хотела в чем-то признаться, насколько проще сразу все становилось. Однако сама мысль об этом казалась нелепой: что могла натворить Агги, одна-одинешенька в своих горах? Когда дело доходит до греха, в одиночку не справиться, тут нужна помощь. Вдобавок был еще и Ле Бон, и ее чудесные письма.

Милли неуверенно рассмеялась. Было неприлично желать, чтобы и Агги совершила что-то дурное, и все же ей этого хотелось. Будь это так, все стало бы куда проще. Подруги по несчастью, они нашли бы утешение и опору друг в друге и вместе каялись бы в своих прегрешениях. К какому бы кругу ты ни принадлежал, будь хоть святой,