Читать книгу - "Соленый ветер Ле Баркарес - Мила Дуглас"

осанка была сломлена. Он не бросился обнимать. Не схватил за руку. Замер у кровати. Кулаки сжаты так, что костяшки побелели. Взгляд прикован к гипсу, к синякам и царапинам. Тишина повисла густая, давящая.

– Глупо, – прозвучало наконец. Голос низкий, ровный, но натянутый, как трос, готовый лопнуть. В нем дрожала сталь – ледяная ярость не на меня, а на обстоятельства, на судьбу, на себя самого. – Ехать на велосипеде… в ливень… в таком состоянии… Глупо и опасно до безрассудства.

Он не смотрел в глаза. Смотрел на мою загипсованную руку.

– Знаю, – прошептала я, голос сорвался. – Знаю… Поехала к Мысу. К Маяку. Просто… ехала. Не думала. Дождь… поворот… – Комок встал в горле. – Водитель… он не виноват… Тормозил… Его занесло… Я…

Стены поплыли. Белые халаты медсестер за дверью… Резкий запах антисептика, хлорки… Он ударил в нос, неумолимый, знакомый.

Не больница. Хоспис. Тот же запах, но гуще, тяжелее, пропитанный тленом и безнадегой. Мама. Ее кровать. Белая простыня, сливающаяся с прозрачной кожей. Белый халат врача, его губы шевелятся: «паллиативная помощь», «качество времени», «будьте сильной». Ее рука в моей – легкая, как перышко. Этот запах… Он везде. Он – конец. Как быть сильной, когда весь мир рушится?

– Нет… – вырвалось хрипом, бессмысленно, из глубины детского ужаса. – Нет… Мамочка… не надо… не уходи!

Я зажмурилась, отчаянно мотала головой, пытаясь отогнать призрак. Но запах! Вид белых халатов! Все слилось в один ужасающий водоворот. Дыхание перехватило. Сердце колотилось, как бешеное. Здоровой рукой вцепилась в простыню.

– Не умирай… пожалуйста… не оставляй меня одну…

Рыдания. Глухие, сдавленные, сотрясающие все тело. Волна старого горя, смешанная с новой болью и беспомощностью, смыла последние плотины. Я сломалась полностью перед Этьеном.

Он замер. На его лице – растерянность, сменяющаяся мгновенным, острым пониманием. Он не бросился обнимать. Не засыпал пустыми утешениями. Он сделал единственное возможное: твердо, но без резкости, положил свою большую, теплую ладонь мне на лоб. Шершавая кожа. Неожиданное, живое тепло. Жест не любовника. Жест опекуна. Человека, берущего ответственность в момент чужого крушения.

– Тихо, – сказал он почти шепотом, но так, что слово пробилось сквозь рыдания. – Тихо, Аннет. Ты не там. Ты здесь. В больнице. Рука сломана. Ты будешь в порядке. Дыши.

Его рука не двигалась. Якорь в бушующем море паники.

– Медленно. Вот так, маленькая. Дыши.

Я пыталась, захлебываясь слезами, но ритм его голоса, эта странная, сдержанная твердость действовали. Рыдания стали глуше. Дыхание выравнивалось. Я открыла глаза, залитые слезами. Этьен смотрел на меня. Взгляд сосредоточенный. Без осуждения. Только внимание и непоколебимая уверенность.

В дверь вошел врач. Тот самый. Взгляд скользнул по мне, к Этьену, к его руке на моем лбу.

– Мсье Дюран?

Этьен кивнул, убирая руку, но не отходя.

– Можно поговорить? В коридоре?

Он взглянул на меня. Я кивнула. Они вышли. Дверь прикрыли. Слов не разобрать, но обрывки голоса врача: «…не только перелом… тяжелый психологический шок… состояние тревожное… воспоминания… обязательна психотерапия после выписки… Покой. Абсолютный. Никаких стрессов. Никаких триггеров. Постоянная помощь. Рука срастется… но психика…»

Голос Этьена в ответ, тихий, но четкий:

– …Понимаю… сделаю все, что потребуется…

Он вернулся один. В глазах – решимость. Подошел к кровати. Я чувствовала себя разбитой куклой.

– Доктор сказал, – начал он ровно, как доклад капитана о пробоине. – Гипс. Потом реабилитация. Месяц, минимум. Терпение.

Тяжелая долгая пауза.

– Но главное… Тебе нужен полный покой. И помощь. Специалист. Психотерапевт. После выписки. Это не обсуждается.

Я кивнула, не в силах говорить. Стыд и усталость накатили новой волной. Месяц? Как работать? Как сделать кадр? Как ухаживать за Манки?

Он смотрел на меня. На перекошенное лицо, на гипс, на больничный халат. И вдруг что-то дрогнуло в его строгом взгляде. Не нежность. Нечто другое. Сосредоточенная, почти отцовская ответственность.

– Сейчас тебе нужно спать, – сказал он, и в его тоне появились несвойственные нотки – мягкие, успокаивающие. Он аккуратно, не трогая больную руку, поправил одеяло у моего плеча. – Лекарство подействует. Спи. Я здесь.

– Этьен? А Манки? – голос слабый, как у ребенка.

– У Клеман. Все в порядке. Спи, Аннет.

Он не сел. Остался стоять у кровати. Часовой. Его присутствие не давило – оно защищало. Я закрыла глаза. Боль и лекарство уносили сознание.

Перед самым провалом в сон – легкий шорох. Шаги у двери. Тихий разговор. Потом… запах. Свежий, чистый, чуть терпкий, совсем не больничный. Я приоткрыла глаза.

На тумбочке стоял маленький букет. Не розы. Не гладиолусы. Лаванда. Скромные сиреневые цветы. Простые. Искренние. Как молчаливый знак: я понимаю. Я здесь.

Этьен стоял у окна, спиной к палате, глядя в черную бездну ночи. Плечи были напряжены под тонкой тканью рубашки. Он не обернулся. Но букет был здесь. Его немой ответ на весь этот день ада. Его клятва: я здесь. Я позабочусь.

Я закрыла глаза. Запах лаванды боролся с больничной стерильностью, но теперь в нем был островок мира. И я отпустила себя, проваливаясь в темноту. Последнее, что зацепило сознание – задумчивый профиль Этьена в свете уличного фонаря за окном и мысль, туманная и тревожная: Месяц… Как мы это переживем?

Глава 13. Возвращение домой

Возвращение домой было похоже на въезд в нерушимую крепость. Каменные стены дома Дюранов, дышащие меланхолией и тайнами, теперь казались единственным укрытием от невзгод. Этьен вел машину с осторожностью, объезжая малейшие кочки. Его профиль был сосредоточен, суставы пальцев белели от хватки на руле. Он молчал. Молча помог мне выйти, его рука под локоть – твердая опора без навязчивости. Он нес мою жалкую больничную сумку и тот самый букетик лаванды, все еще хранящими память о его молчаливом жесте в палате.

Внутри витал запах свежести и моря. Он провел меня прямиком в свою гостиную. Там ждало глубокое кресло с высокими подлокотниками и горой мягких подушек – явно не его спартанский выбор. Рядом – столик с графином воды, стаканом и таблетками по рецепту. Манки встретил нас тихим поскуливанием и тут же улегся у моих ног, прижавшись теплым боком к лодыжке, как живая грелка. Этьен кивнул на кресло:

– Садись. Отдыхай.

Он растворился на кухне. Скоро донесся размеренный стук ножа, запах легкого бульона. Он принес тарелку супа – прозрачного, с тонкой лапшой и россыпью зелени. Поставил на столик, поправил подушку за моей спиной, избегая взгляда. Движения точные, без суеты, но не лишенные тепла.

– Ешь. Пока теплое.

Я ела. Он убрал тарелку, принес чай. Затем устроился напротив, в свое привычное кресло, взял книгу – скорее, символ нормальности, чем