Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

осознавали, что их права каким-либо образом ущемлялись. Напротив, 40 % заявили, что при нацистах полиция гарантировала бо́льшую безопасность10.

Американцы, хорошо знавшие Германию, выражали сомнение в демократическом потенциале страны. Историк Карл Шорске, работавший на американскую разведку, считал, что из-за классового конфликта и позднего объединения шансы демократии невелики. Через пять лет после окончания Второй мировой Джордж Кеннан, отец стратегии сдерживания во времена холодной войны, предупреждал, что “немецкий народ все еще политически незрелый”11. В начале 1950-х годов верховный комиссар США по делам Германии беспокоился по поводу авторитарных тенденций. Германия Аденауэра казалась государством служащих, где нет выраженной оппозиции или публичной сферы.

Однако картинки не показывали, что под покровом апатии шло возделывание демократических привычек. Школы и публичные собрания, семья, фирмы и общественные центры действовали как “питомники демократии” – по меткому выражению мыслителя XIX века Алексиса де Токвиля, – уча немцев дискутировать, принимать на себя ответственность совместно с другими и уважать друг друга как партнеров.

“Слово – серебро, молчание – золото” – эта фраза стала в XIX веке популярным девизом. В 1947 году в Нижней Саксонии девятиклассники изменили это выражение в своем школьном журнале таким образом: “Слово – серебро, спор – золото”12. Вместо того чтобы уклоняться от разногласий, отмалчиваясь, новый идеал подразумевал обсуждение различий, критику и аргументы вплоть до выработки наилучшей, информированной позиции. Это давалось нелегко. В 1947 году студент-отличник посетовал, что их дебаты слишком часто напоминают “борцовский поединок… где половина присутствующих яростно пытается настаивать на своей точке зрения”, а не взаимодействовать с другой стороной13. Организовав собрания в ратуше, американские чиновники обнаружили, что мэры и учителя используют их для длинных лекций перед подневольной аудиторией; наблюдатель назвал их “обществами взаимного восхищения”14. Тем не менее были те, кто считал, что стоит продолжать. Студентка университета Хильдегард Принц наблюдала за “английской дискуссией” в 1946 году и сравнила ее с “фехтованием тупой рапирой”. “Они затрагивают серьезные вещи легко и решают проблемы доверием, но при этом проливают свет на все идеи со всех возможных точек зрения: я думаю, мы можем научиться чему-то из этого обычая”. Семнадцатилетняя девушка из Нижней Саксонии сначала отказалась участвовать в дискуссионной группе, организованной британцами, потому что они отстранили ее отца от должности преподавателя. Но была ошеломлена, когда ее решение встретили пониманием, а не наказанием. Через год она стала постоянным участником дебатов, оценив то, что ко всем относятся как к равным15.

Публичные дискуссии и пресс-конференции научили людей свободнее делиться мнениями. После этого участники уезжали домой, чтобы создать ассоциации родителей и учителей и комитеты по гражданским правам. Начиная с 1950 года на вокзале Кёльна каждую неделю проводились “дискуссии по средам”, которые собирали несколько сотен человек. Протестантские академии Бад-Болля и Локкума добавили свою серию публичных конференций. Культура дискуссий получила официальную поддержку через Федеральный центр гражданского образования, который спонсировал среди прочего семинары для возвращающихся военнопленных с целью привлечь их к построению демократии16. Бесспорной звездой этой новой культуры дебатов был Вернер Хёфер, чья передача “Der Internationale Frühshoppen”, немецкая версия американской программы “Встреча с прессой”, впервые вышла в эфир в 1952 году. Его радио- и телешоу превратились в национальный ритуал, за которым следовало воскресное жаркое. На пике популярности их слушал или смотрел каждый пятый взрослый. Невероятное развитие событий внезапно оборвалось в 1987 году, когда Хёфера настигло его “коричневое” прошлое: в 1943 году журналист написал статью с оправданием казни пианиста Карлроберта Крайтена за пораженческие высказывания17.

Возможно, не случайно концепция “публичной сферы” – арены, где свободная дискуссия формирует общественное мнение, – была популяризирована немецким интеллектуалом Юргеном Хабермасом. Работа его жизни была посвящена идее коммуникативного действия как рационального обмена, способствующего социальной интеграции и взаимопониманию. В 1953 году тогдашний двадцатипятилетний студент написал длинное письмо в еженедельную газету, в котором он защищал открытые дебаты как лучший способ выбрать независимо мыслящих демократических представителей18. К 1962 году, когда была опубликована его книга “Структурная трансформация публичной сферы”, подход, основанный на рассуждениях, стал мейнстримом, и молодой консерватор Гельмут Коль выступил против старого канцлера Аденауэра, требуя меньше речей и больше времени для дискуссий на партийных собраниях19.

Молодые немцы, выросшие при Гитлере, извлекли разные уроки из краха тысячелетнего рейха. В то время как некоторые с презрением отвернулись от всякой политики, другие сделали участие в демократии своей жизненной миссией. Генрих Бёлль (род. в 1917), Юрген Хабермас (род. в 1929, Jungvolkführer), историки Мартин Бросзат (род. в 1926, гитлерюгенд) и Ганс-Ульрих Велер (род. в 1931, гитлерюгенд) и многие другие принадлежали ко второй группе. Лагеря перевоспитания и программы обмена студентами с Соединенными Штатами и Великобританией были важными источниками этого нового демократического духа. Один из них находился в Уилтон-парке, к западу от Лондона. Сначала там был лагерь для военнопленных, но с 1947 года начали проводиться семинары для избранных студентов. Среди его выпускников было следующее поколение, сформировавшее Боннскую республику: социал-демократ Ханс-Йохен Фогель, министр при Вилли Брандте и Гельмуте Шмидте; христианский демократ Райнер Барзель, проигравший Брандту битву за пост канцлера; и англофил-либерал лорд Ральф Дарендорф. С конца 1940-х годов около 2 тысяч студентов ежегодно ездили в Соединенные Штаты. Многие вернулись в качестве послов живой демократии – основывали дискуссионные клубы, издавали студенческие газеты и проводили выборы студенческих представителей. По некоторым оценкам, каждый студент по обмену контактировал со ста пятидесятью соотечественниками из Германии. Побывав в Мичигане, молодой человек из Рура организовал семинары, пропагандирующие немецко-американскую дружбу, и дискуссионный кружок в местной школе. Он назывался “Демократия в действии”20.

Между этой демократической энергией и уровнем политики существовала обратная зависимость. После Гитлера к политическим партиям и эмоциональным призывам относились с глубоким подозрением. Как сказал один избиратель представителю SPD после первых всеобщих выборов в 1949 году: “Я отвергаю вашу партию, потому что это партия”21. Ни одна из основных партий в Германии не могла опираться на мифическую ауру сопротивления, которая мобилизовала избирателей в Италии или Франции после войны. Несмотря на яркую риторику, выборы были трезвым делом, и кандидаты избегали всего, что пахло пропагандой или американизацией. В постфашистской Италии избирательные кампании велись открыто, на городских площадях. В постфашистской Германии их проводили в закрытых помещениях22. Один коммунист был убит на выборах 1949 года, а кое-где у нескольких автомобилей прокололи шины, но это было далеко от политического насилия поколением ранее, когда за один день в 1932 году только в Альтоне, городе-спутнике Гамбурга, было убито восемнадцать человек. Факты и разум заняли место харизмы и кулака.

Более трезвому и менее конфронтационному стилю