Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

а жертв оставляла там, где они и были, – вне поля зрения. В феврале 1946 года военнопленный и студент-теолог отправил из Неаполя письмо епископу Вурму в Вюртемберг. “Штутгартское исповедание” ставило под угрозу всю его усердную работу по изучению Библии, которой он занимался в лагере. “Что важнее, – спрашивал он епископа, – признание вины перед людьми из других стран или признание перед Богом”, которое может даровать свет тем, кто ищет среди “собственного народа”?78 Ему не пришло в голову, что одно не исключает другого, а напротив, может ему способствовать.

Если протестантская церковь вообще и видела евреев, то только как потенциальных новообращенных в их миссионерской работе. Необходимо подчеркнуть, что эта духовная ориентация вины и покаяния была не типично протестантским явлением, но отчетливо немецким. Грех и искупление в других контекстах мобилизовали миллионы христиан на действие; примерами этого служат движение за отмену рабства и социальная работа в трущобах. Ганс Асмуссен говорил об апокалипсисе, но немецким протестантам после войны недоставало чувства эмпатии и ощущения близости последних времен, чтобы попытаться спастись, спасая других.

В конце 1946 года Асмуссен разослал всем епископам меморандум, надеясь разрешить вопрос вины раз и навсегда. Это был необычный шаг. Он писал, что церковь должна отпустить грехи всем, кто признал “свою вину и вину своего Volk” и кто верит в Иисуса Христа. Милосердие Божье, добавил он, распространится на всех тех, кто еще ожидает земного суда, проходит денацификацию или сидит в лагере для интернированных. Другими словами – на эсэсовцев, нацистских функционеров и даже на осужденных военных преступников. Его коллеги по Совету немецких протестантских церквей пришли в смятение. Они спрашивали, нашлась ли в Германии хоть одна конгрегация, где вина была бы успешно исповедана, чтобы можно было обещать столь полное освобождение. Они напоминали ему, что тот, кто исповедуется, и тот, кто отпускает грех, не могут быть одним и тем же человеком79. Однако было ясно, что теперь ветер дует в сторону амнистии для себя.

Вина, обращенная внутрь

Философ Карл Ясперс – по словам его ученицы Ханны Арендт, “единственный последователь Канта” в Германии80 – в серии лекций, прочитанных в Гейдельбергском университете и опубликованных в апреле 1946 года, сделал попытку придать спору о вине какую-то логическую упорядоченность. Ясперс, женатый на еврейке, был вынужден уйти в отставку в 1937 году. Но он был патриотом и отказался покидать свою страну. В марте 1945 года он и его жена не расставались с капсулами цианида, ожидая отправки в лагеря. К счастью, американцы пришли раньше, чем гестапо. Теперь, год спустя, он пытался разобраться с разными категориями вины – нравственной, метафизической, юридической и политической. Ясперс отвергал коллективную вину как бессмысленную. У нации, писал он, нет нравственного характера, только общий язык. Всем немцам следовало признать политическую ответственность. Относительно же метафизической вины “возможно, пожалуй, откровение… в поэтическом или философском произведении, но о ней вряд ли можно что-либо сообщить лично от себя”. Нравственность имеет строго личный характер. Личности же следует действовать по своему усмотрению.

То, о чем Ясперс не сказал и какие реакции он вызвал, не менее интересно, чем его слова. Он соглашался с тем, что за войну была ответственна только Германия, но критиковал иностранные державы за то, что они закрывали глаза на “сатанинские силы нацистов”81. Внешней политике союзников уделялось больше места, чем Гитлеру и немецкой истории, вместе взятым. Немцы выглядели либо первыми жертвами нацистского террора, либо пассивными наблюдателями. По словам Ясперса, Kristallnacht произошла “без участия местного населения” – что было весьма далеко от правды. Он признавал военные преступления и вместе с тем оправдывал отдельных солдат. Приспешники Гитлера были всего лишь “несколькими десятками тысяч”82. Даже в то время это были весьма спорные взгляды. Так, социал-демократ Вилли Брандт в ноябре 1945 года возвратился из норвежской ссылки и написал отчет по Германии, в котором отмечал роль армии в зверствах нацистов и оценивал число замешанных в нацистских преступлениях в несколько миллионов83. Но, каким бы мягким ни был вердикт Ясперса, он все равно показался большинству современников чересчур жестким. Никогда прежде Ясперс не сталкивался с такой враждебностью аудитории, писал он Арендт: “На публичном уровне меня оставили в покое. Но втихаря меня все оскорбляют: коммунисты – как защитника нацистов, бунтари – как предателя”84.

Впрочем, свои замечания были и у Арендт. Во многом соглашаясь с Ясперсом, она, тем не менее, считала, что он слишком сосредоточен на личной вине. Конечно, писала она Ясперсу из Нью-Йорка, Геринга и прочих надо повесить. Но вина есть нечто большее, чем сумма юридически определенных преступлений. Политика нацистов была настолько “чудовищной”, что уже не укладывается в компетенцию криминальной юстиции. Для Арендт метафизическая вина не была вотчиной поэтов и философов. Она подразумевала человеческую солидарность со всеми живущими, составляющую основу республики. Арендт также желала более “отчетливой политической декларации вины, обращенной к жертвам”, которая подчеркнула бы их равные с другими гражданами права в будущем германском государстве85.

Теперь мы полагаем, что было бы лучше, если бы немцы больше говорили о своей вине. Однако в то время многие приходили к противоположному выводу – и не обязательно это были бывшие нацисты, желавшие подвести черту под своим прошлым. Философ Генрих Блюхер, коммунист и муж Арендт, считал, что Ясперс слишком старается очистить немецкую душу, словно немцам нужно было только вспомнить о своем личном достоинстве. Все разговоры о вине, как Блюхер писал Арендт, убивали чувство политической ответственности. Понятие вины тяготело к универсальному, но это же и делало его политически бессмысленным. Если виновны все, то никто не виновен. Блюхер предпочитал вместо этого говорить о стыде. Хотя грешниками могут быть все, но некоторым удается прожить жизнь с честью, а другие живут с чувством стыда. В отличие от вины, писал он, “стыд – от мира сего, и его можно смыть кровью”. Немцам нужно было спасаться не от вины, но от стыда86.

Нимёллер, Ясперс и Вихерт, призывавшие немцев встретить свою вину лицом к лицу, до того как стать жертвами нацистов, поддерживали или, как минимум, терпели их. Изгнанников же, пытавшихся говорить о немецкой катастрофе, встречали язвительными нападками. Одним из примеров этого был Томас Манн, лауреат Нобелевской премии, автор “Будденброков”, “Волшебной горы” и других знаменитых романов, уехавший в 1935 году из Германии сперва в Швейцарию, а затем, в 1939-м, – в Соединенные Штаты (сначала в Нью-Джерси, потом в Калифорнию). Оттуда он вел радиопередачи, направленные против нацизма. В своем выступлении в день капитуляции он