Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

1933–1945 годов, с определенными причинами и последствиями, акторами и институциями, идеями и интересами. Однако в 1945 году немногие немцы могли мыслить в подобных категориях. Характерно, что в стране выдающихся историков даже Фридрих Майнеке, самый заметный из них, не справился с задачей и, если не считать критики буржуазии и прусского этоса долга, укрылся в фантазии о “любящих Гёте сообществах” как о выходе из “немецкой катастрофы”. С этой точки зрения нацисты представлялись чужеродной силой, а евреи вместе несли ответственность за антисемитизм; раввин Лео Бек, возглавлявший еврейскую общину Германии до своей депортации в 1943 году, назвал “Немецкую катастрофу” Майнеке “жалкой книгой знаменитого человека”56.

Рецепт национального искупления, выписанный Эрнстом Вихертом, основывался на духовном понимании немецкого прошлого. Руководители, институции и общественные классы в его речи отсутствовали. Показательно, что он ни разу не назвал Гитлера по имени, упоминая его только как лжеца, пророка и дилетанта во всем, кроме “искусства зла”. Некоторое время спустя после Первой мировой войны, говорил он, “часы нашей судьбы” начали тикать. История рождается не через взаимоотношения определенных лиц, интересов и институций, но как отражение глубинных духовных сил. С этой точки зрения немцы были подобны евреям Ветхого Завета, когда те поклонялись золотому тельцу. Они позволили нацистам развратить себя дешевыми сказками, блестящей военной формой и “массовой душой”. Они променяли Бога и Гёте, веру и гуманизм на “волшебника”, который пообещал им победу и величие. Сейчас, осенью 1945 года, им нужно было “выкопать Бога из-под антихристова мусора”57. В этой перспективе содержались метафизические элементы, но было бы слишком просто отмести ее как наивную апологию бездействия за спиной Бога. Вихерт призывал к действиям в этом мире. Коль скоро вина проистекала из источников более глубоких, чем политика, обновление требовало личной любви. Это нравственное понимание вины немцев обращалось не наружу, к судам и правительствам, а внутрь, к человеческой душе.

С этой точки зрения нацистские преступления были преступлениями немцев, но порожденными не немецкой историей, а всеобщим кризисом модерности. Демонические силы захватывали мир. Гитлер носил маску дьявола. Как говорил один католический священник в 1947 году, международный военный трибунал в Нюрнберге был только интермедией: “…весь мир – это суд. Господь – обвинитель и судья. Главный обвиняемый – Сатана и его демоническое воинство”58. Отсюда оставался один шаг до того, чтобы признать жертвами всех причастных немцев. Историк Дан Динер назвал нацистский геноцид “разрывом в цивилизации”59. Немцы в то время мыслили радикально иными временными рамками. Для них нацисты были не цезурой, а кульминацией долгого духовного кризиса. События с 1933 по 1945 год явились не результатом конкретных причин и следствий, но проявлениями намного более продолжительной битвы добра и зла.

Демонический диагноз станет непременной частью ментальной обстановки в молодой Федеративной Республике. Так, например, еженедельник Die Zeit в списке книг на лето 1948 года с похвалой выделял книгу Эрвина Райзнера “Демон и его образ”, в которой говорилось, что сатанинские силы продолжают существовать вне зависимости от того, нравится нам это или нет; после 1939 года Райзнер работал в Büro Grüber, оказывавшем помощь протестантам еврейского происхождения60. В 1950 году социологи, которые исследовали изменения, происходящие в немецкой семье, задали одной паре вопрос о том, чего они ожидают от будущего. Муж, средней руки чиновник, отказавшийся в свое время вступить в нацистскую партию, был настроен крайне пессимистично. Он опасался “духовного и физического” столкновения с востоком. Интервьюер спросил, кто, по их мнению, несет ответственность за ситуацию. Жена отвечала “молниеносно”: “Гитлер!” Муж шикнул на нее и дал свой ответ: “Никто. Это результат очень долгого развития”. Что он имеет в виду, уточнял интервьюер, Французскую революцию? Нет, отвечал муж, “все началось намного раньше, похоже, что в эпоху Ренессанса. Гитлер и ему подобные были одержимы демонами… Они были силами, над которыми человек не властен, и это делает всю историю настолько мрачной”61.

Такой диагноз разделяли даже жертвы нацизма. В конце июля 1945 года Сэмюэль Бир по поручению американской военной администрации брал интервью у мэров баварских городов. “Вы немного узнаете о нацизме, изучая немецкую историю, – заверил его мэр Байройта Йозеф Каупер. – Это могло случиться где угодно”. Безработица, общественные бедствия и внутренний конфликт – под таким давлением любое общество могло уступить нацистам. Люди подчинялись Гитлеру, объяснял Каупер Биру, чтобы защитить свои семьи. “Помимо естественного блага есть еще естественное зло. Есть первородный грех”62. Каупер был новым, “чистым” мэром, которого назначили американцы. Его мать была еврейкой. При нацистах он подвергся остракизму и провел несколько месяцев на принудительных работах. Но он был также антикоммунистом и гордым ветераном Первой мировой, вступившим в добровольческие “фрайкоры”, которые разгромили красную республику в Мюнхене в 1919 году.

Естественно, не все разделяли этот взгляд на вещи во всех деталях. Для коммунистов фашизм всегда был детищем промышленного капитализма. Несколько современников указывали на изъяны немецкой истории. Так, например, влиятельный швейцарский богослов Карл Барт посетил Германию в 1945 году, через десять лет после того, как его лишили кафедры в Боннском университете за отказ присягнуть Гитлеру. Будучи центральной фигурой в Исповедующей церкви, теперь Барт помогал в организации Союза немецких протестантских церквей (Evangelische Kirche in Deutschland, EKD) после войны. Как полагал Барт, истинную проблему представляли немцы, для которых Гитлер был “достойным сожаления инцидентом” в их славной истории; их глашатаем был историк Герхард Риттер63. Для Барта под осыпающейся штукатуркой нацизма находилась каменная кладка национализма. Гитлер шел по стопам Бисмарка и продолжал его политику железа и крови. Но голос Барта был голосом меньшинства и сужал круг виновных. Барт был убежден, что большинство немцев никогда не были нацистами: “…их единственная вина происходила от их пассивности и от того, что они не были героями”. Их не нужно было учить заново. Те же, кого было нужно, говорил Барт, были меньшинством, чьи сердца по-прежнему воспламеняла память о 1871 годе – годе объединения Германии.

Другим критиком пруссачества был Теодор Штальцер, офицер главного командования в оккупированной Норвегии, близкий к кружку Сопротивления Крейзау и ставший в 1946 году первым премьер-министром земли Шлезвиг-Гольштейн. В ноябре 1945 года в речи, посвященной жертвам нацизма, он сказал, что прусские “самодисциплина” и “слепое повиновение” существовали за счет “личной воли и мысли”. Он проследил историю вопроса вплоть до Бисмарка и Фридриха Великого. Все немцы были ответственны за то, что не предотвратили преступления нацистов, и он в том числе. Но даже Штальцер, проповедовавший личную ответственность, закончил поисками источников зла в современности вообще. Материализм подточил общинный