Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

нее узнал об убийстве священников в Дахау. Днем позже он посетил “камеру пыток” гестапо в своем родном городе и увидел “три больших мясницких ножа, длиной по меньшей мере от ½ до ¾ метра”. К концу июня он решил, что напишет книгу о “прошлом, настоящем и будущем”, в которой приведет “выводы, которые нам нужно сделать из национал-социализма”30. Этого не произошло. Но с таким критически настроенным четырнадцатилетним наблюдателем можно было, по крайней мере, надеяться на будущее.

В мае в витринах магазинов появились напечатанные союзниками плакаты с несколькими фотографиями, изображающими горы трупов. Заголовок гласил: “Эти злодеяния – твоя вина!”31 К июню 1945 года британцы уже старались склонить немцев к демократическому будущему. В июле 1945-го гражданскому населению и военнопленным было роздано полмиллиона журналов, в которых “вину” (Schuld) смягчили до “причастности” (Mitschuld). В следующем месяце союзники ясно дали понять, что их намерением было предоставить немецкому народу “возможность подготовиться к последующему восстановлению своей жизни на демократической и мирной основе”, а не “уничтожить или поработить” его32. В Нюрнберге обвинители всячески старались подчеркнуть, что они предъявляют обвинения в совершении преступлений отдельным лицам, а не немецкому народу в целом.

Если союзники быстро отказались от обвинения в коллективной вине, то почему немцы продолжали быть такими чувствительными по этому поводу? Одна из причин заключается в том, что их страх быть обвиненными в этом постоянно возрастал начиная с 1943 года. Бомбардировки союзников, как мы уже видели, толковались многими как расплата за преступления Германии против евреев и мирных иностранцев. Нацистская пропаганда также приложила к этому руку, распространяя страх перед возмездием в случае поражения. Летом 1943 года солдат, находящийся в России, сформулировал это в письме своей сестре. “Весь народ, – писал он, – назначат ответственным за ужасы войны, которые он обрушил на человечество. Нужно уничтожить весь немецкий народ, чтобы он уже не представлял угрозы для Англии. Так утверждает Англия”33. Когда Германия капитулировала, союзникам не нужно было много говорить о коллективной вине, чтобы подтвердить эти опасения.

Первые кадры из лагерей появились в коротких роликах новостей, но уже летом 1945 года союзники показывали гражданским и военнопленным длинные документальные фильмы. Американские “Мельницы смерти” (“Todesmühlen”) были закончены в июле. Советы совместно с поляками выпустили “Майданек” в августе. Сейчас слово “концлагерь” ассоциируется прежде всего с Аушвицем. И хотя в “Мельницах смерти” и показывают газовые камеры и крематорий Аушвица, уничтожение евреев не было основной темой этих фильмов. Американцы и британцы снимали по большей части в Бельзене, Дахау и других лагерях в их зонах, которые не относились к числу лагерей смерти, но в них заключенные работали до изнеможения, умирали от болезней или погибали после маршей смерти. В некоторых фильмах проводилась идея о том, что немцы также были жертвами концлагерей. Советы же интересовались в первую очередь политзаключенными, а не евреями, и из “Майданека” вырезали кадры с еврейскими ритуальными объектами.

О западных фильмах нам известно больше. Их основной целью было научить через потрясение. Для этого требовалось уравновесить ужасы и обвинения перспективой искупления и надеждами на будущее. Лагеря тем самым стали частью союзнического урока истории. Фильм “Германия, пробудись!” (“Deutschland Erwache”) был построен на противопоставлении обещанного тысячелетнего рейха и двенадцати лет ужасов. В фильме отмечалось, что союзники любят Гёте и Бетховена. Они ненавидят не весь немецкий народ, а только нацистов с их страстью к убийствам. Перед теми же, чьи сердца были открыты для гуманности, открывалось будущее мирного труда. Фильм заканчивался не показом газовых камер, а видом Сан-Франциско и кадрами основания ООН34.

Как реагировала на это немецкая аудитория? У нас есть два архива документов: один содержит опросы военнопленных в британских лагерях, другой – опросы гражданских лиц, проводившиеся американским Отделением информационного контроля. Оба, конечно же, не полностью объективны. Зафиксированные разговоры не были разговорами на равных. Союзники были у власти, а немцы полагались на их милость. И все же ответы не были исключительно стратегическими. На самом деле некоторые из них поразительно честные. При всей ограниченности они проливают некоторый свет на моральные взгляды того времени и на то, как первоначальный шок сменился стыдом.

“Концлагерь” (“KZ”), первый документальный фильм о лагерях, был показан 202 404 военнопленным в 136 британских лагерях. Перед показом предполагалось прочесть вступление, в котором жертвы характеризовались как “живые или умолкнувшие свидетели вины Германии” и сообщалось о “вине, объединившей нацистов и немецкий народ”. Однако коменданты британских лагерей решили говорить со своими слушателями об “этих преступлениях”, а не об “их собственных”35. Некоторые из военнопленных были узниками концлагерей, и командование посчитало, что будет уместно смягчить выражения. Большинство заключенных были “глубоко потрясены” и сидели “в абсолютной тишине, прерываемой только возгласами отвращения”. Некоторые коменданты записали, что заключенные “плакали”. Несколько юношей сочли увиденное пропагандой, но большинство признало, что фильм – или, по крайней мере, большая его часть – был правдой. Для заключенных эти сеансы были возможностью дистанцироваться от нацистов в глазах тюремщиков. В десятке лагерей заключенные приняли общие постановления на этот счет. Но они не могли сойтись в ответе на вопрос, что такое осуждение влекло для них самих. Некоторые признавали ответственность и клялись сделать все возможное, чтобы “загладить совершенные несправедливости”. В одном из лагерей пленные собрали деньги для жертв Бельзена. В других лагерях осуждали зверства, но не признавали ответственности нации за них36.

Некоторые заключенные писали письма от своего имени, смысл которых простирался от заявлений о невиновности до признания коллективной вины через бездействие. “Не думаю, что нужно считать ответственной всю Германию”, – говорил капрал Эггеманн, поскольку ни он, ни другие немцы ни о чем не знали и ничего не могли предпринять против нацистского правительства. Другие доказывали свою невиновность, но их аргументы имели фашистский или расистский характер. “Не могу согласиться, – говорил Г. Неллессер из камеры 28 в каирском лагере для военнопленных, – что все мы, немцы, должны чувствовать вину за то, что происходило в лагерях. Многие из нас были уверены, что заключенные заслуживают наказания, так как они политически опасны”. Капрал Добер продвинулся на шаг дальше. Он признал, что часть фильма – правда, но добавил: “Не верю, что с кем-то, кроме польских и русских пленных, обращались так, как показано в фильме”. И конечно, они не находились “на одном уровне цивилизации” с немцами. Убивать иностранных пленных – не преступление, преступлением немецкого правительства было “делать это до того, как оно могло быть уверено в своей победе”. Интересно, что Добер не причислял себя к нацистам.

Многие хотели, чтобы