Читать книгу - "От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Вячеслав Алексеевич Никонов"

Этот вопрос поставлен в последней беседе Молотова с Гарриманом, и его нужно решить. Гарриман не прав, утверждая, что я согласился на присвоение Макартуру безапелляционных прав. Предлагаю внести в Ваш проект поправку о том, чтобы при несогласии одного из членов контрольного органа с Макартуром в вопросах принципиального характера решение Макартура по этим вопросам было приостановлено исполнением до согласования этих вопросов между правительствами или в Дальневосточной комиссии.

Второе. Теперь о Дальневосточной комиссии. Само собой понятно, что Дальневосточная комиссия должна сидеть не в Токио, а в Вашингтоне или в Лондоне, поближе к правительствам или их дипломатическим органам. Поэтому надо согласиться на Вашингтон, как на место пребывания комиссии. Что касается процедуры голосования в комиссии, то надо добиваться единогласия четырех держав, подписавших документ о капитуляции Японии. Предложение о большинстве трех голосов великих держав – есть жульническое предложение, имеющее своей целью изолировать нас. Предложение о большинстве двух голосов не лучше предложения о трех голосах. Молотов не имел права высказываться за предложение о двух голосах. Манера Молотова отделять себя от правительства и изображать себя либеральнее и уступчивее, чем правительство – никуда не годится.

Третье. Не следует передавать Гарриману проектов наших предложений по контрольному механизму для Японии и по Дальневосточной комиссии до получения ответов Гарримана на вопросы Молотова. После получения ответов Гарримана нужно еще раз обсудить наши предложения и только после этого можно их передать Гарриману».

Сталин сам составил ответную ноту американцам, в которой выдвигалось требование принципа единогласия. Политбюро в порядке встречной инициативы приняло проект специального решения, в котором признавало «неправильной манеру Молотова отделять себя от правительства и изображать себя либеральнее и уступчивее, чем правительство», к чему сам он сделал приписку: «Постараюсь впредь не допускать подобных ошибок».

Пятого ноября Молотов вручил Гарриману сталинские предложения. Посол прочел их и кисло заметил:

– При чтении поправок к проекту о Дальневосточной комиссии обращает на себя внимание отсутствие Индии в перечне стран, участвующих в ее работе. Преднамеренно ли советской стороной не включена в этот список Индия?

– Да, – ответил Молотов. – Сталин в беседе с Вами в Сочи уже говорил о точке зрения советского правительства относительно невключения Индии в число стран, участвующих в Дальневосточной комиссии.

– Я спрашиваю об этом не в порядке обсуждения, а в порядке уточнения вопроса.

– Советский Союз мог бы помочь Америке справиться с японцами, но отнюдь не имеет никаких намерений мешать деятельности американцев в Японии, – заверил Молотов.

– Я это понимаю и уверен, что можно достичь согласия при решении спорных вопросов. Однако генералиссимус Сталин признал и согласился с тем, что за американским главнокомандующим должно быть последнее слово.

Молотов подтвердил:

– Советское правительство также считает, что Макартур как генерал и главнокомандующий и как председатель Союзной Контрольной Комиссии будет иметь достаточно власти для того, чтобы действовать. Но следует учесть и то обстоятельство, что если советское правительство также должно нести долю ответственности за положение в Японии, то с этим надо считаться. Оно сформулировало свою позицию в письменном виде. Теперь можно перейти на практические рельсы.

Не получилось. Гарриман явился с отрицательным ответом 9 ноября, изложив его в виде вербальной ноты.

Гарриман стал зачитывать ноту, которую тут же переводили на русский: «Советские поправки включают в контроль над Японией те же принципы единогласия, которые применяются в Германии, где положение целиком отличное. Правительство Соединенных Штатов с самого начала ясно изложило, что подобный режим является для него неприемлемым… Ни Правительство Соединенных Штатов, ни главнокомандующий Соединенных Штатов в Японии не могут быть лишены ответственности за принятие и осуществление окончательных решений».

Выслушав текст ноты, Молотов заметил:

– Советское правительство полагает важным наличие согласованной точки зрения между членами Контрольного Совета и Главнокомандующим. И если почему-либо нет единства мнений между членами Совета и Главнокомандующим, то важные вопросы, имеющие принципиальное значение, должны рассматриваться между правительствами или в Дальневосточной комиссии.

Гарриман заверил Молотова:

– Правительство Соединенных Штатов имеет намерение и желает консультироваться с советским правительством и с другими союзными правительствами. Но ввиду сложности и опасности положения в Японии, правительство США должно иметь возможность принимать соответствующие решения в случае возникновения разногласий в Союзном Военном Совете.

Молотов обещал дать официальный ответ. Он последует 12 ноября и будет не менее резким.

Речь по поводу 28-й годовщины Октябрьской революции на торжественном собрании 6 ноября произносил Молотов. Отдав должное героизму и жертвам советского народа, он много внимания уделил международным делам, судьбе антигитлеровской коалиции:

– Окажется ли эта коалиция такой же сильной и способной к совместным решениям в новых условиях, когда возникают все новые проблемы послевоенного периода? Неудача лондонского совещания пяти министров явилась известным предостережением на этот счет. Но затруднения в англо-советско-американской коалиции бывали и во время войны.

Высказавшись за продолжение сотрудничества во имя всеобщего мира, Молотов заметил в то же время, что «будет у нас и атомная энергия, и многое другое» и закончил утверждением:

– У нас нет более важной задачи, чем задача закрепить нашу победу, которой мы добились в непреклонной борьбе и которая открыла путь к новому великому подъему нашей страны и к дальнейшему повышению жизненного уровня нашего народа. Мы не можем забыть обо всем этом и должны требовать от стран, развязавших войну, хотя бы частичного возмещения причиненного ущерба. Нельзя оспорить справедливость этого желания советского народа. Не следует и проходить мимо того, что решения Берлинской конференции трех держав о репарациях с Германии еще не получили удовлетворительного движения вперед. Однако среди нас нет сторонников политики мести в отношении побежденных народов… Не обиды за прошлое должны руководить нами, а интересы охраны мира и безопасности народов в послевоенный период.

Так совпало, что 8 ноября в палате общин выступал Черчилль. Речь была посвящена только что прозвучавшей внешнеполитической программе Трумэна, но британский премьер упомянул и Советский Союз. Он выразил «чувство глубокой благодарности, которой мы обязаны благородному русскому народу» и «величайшее восхищение» по отношению к Сталину – «этому подлинно великому человеку, отцу своей страны, правившему судьбой своей страны во времена мира и победоносному защитнику во время войны». Никогда публичные слова Черчилля так не контрастировали с тем, что он реально думал и конфиденциально писал. На следующий день сообщение ТАСС с изложением основных положений речи напечатала «Правда».

Сталин 10 ноября из Сочи шлет гневную шифровку «Молотову и другим членам четверки» – Берии, Маленкову и Микояну: «Первое. Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалением России