Читать книгу - "Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн"

энергетики ветряная и солнечная энергия снова стали пользоваться большим спросом и, как ожидалось, должны были восполнить недостачу.

Несмотря на всю шумиху, которую это вызвало, Energiewende правильнее было бы называть электрическим поворотом. К 2021 году возобновляемые источники энергии обеспечивали 43 % потребления электроэнергии в Германии – тридцатью годами ранее этот показатель составлял всего 4 %. К сожалению, электроэнергия составляет лишь одну пятую всей энергии страны. Автомобили, дома и промышленность в основном работают на ископаемом топливе; в 2021 году доля возобновляемых источников энергии в общем энергобалансе составила только 16 %, уступив немного углю (18 %) и значительно уступив газу (27 %) и нефти (32 %). За резким взлетом возобновляемых источников энергии в 2000-х годах последовал столь же драматический спад в 2010-х; в 2012 и 2018 годах ситуация даже пошла вспять86. На низовом уровне так называемый Nimbyism (сокращение от Not in My Backyard – “Не на моем заднем дворе”) теперь часто одерживал победу над защитой окружающей среды. В 2021 году в Саксонии построили единственную новую ветряную мельницу.

Энергетический переход был осложнен проблемами. Ожидаемые побочные эффекты инноваций не оправдались. Производители солнечных панелей, а также фермеры и люди, которые их устанавливали, наживались на субсидиях. Затем технология мигрировала в Китай. Расходы по “зеленому” тарифу непропорционально несли бедные домохозяйства, в то время как промышленные потребители были частично освобождены от налога, чтобы сохранить свои конкурентные преимущества. На ветреном севере появились ветряные турбины, но не было электрической магистрали, по которой электроэнергия могла бы поступать на заводы на юге, что было досадной оплошностью для страны, которая гордилась своими инженерами и автомагистралями. Когда ветер дул слишком сильно, существующие линии приходилось отключать, чтобы предотвратить перегрузку. Когда же он дул слишком слабо, разрешали получать электроэнергию с АЭС Франции. Ветер и солнечная энергия доминировали в заголовках газет, но невоспетым героем была биомасса, на которую в 2020 году приходилось 44 % всей возобновляемой энергии – ситуация, далекая от идеальной, потому что места не так уж много, и каждый акр, выделенный под рапс, кукурузу или древесину для производства энергии, потерян для сельского хозяйства. В 2018 году Всемирный экономический форум поставил Германию в своем индексе энергетического перехода на семнадцатое место после стран Северной Европы, Австрии, Франции, Великобритании и ряда других87.

Почему энергетический переход застопорился? Это очень сложный вопрос, но краткий ответ на него можно выразить в виде четырех С: coal, cars, chemicals, consumers (уголь, автомобили, химикаты и потребители). Каждый несет свою долю ответственности. Энергетика не была равным игровым полем. Ископаемое топливо пользовалось щедрой государственной поддержкой. В отличие от Греции и Великобритании, угольной отрасли в Германии позволили мягко прийти в упадок. А когда отечественные шахты закрылись, металлургическая промышленность не изменила методы производства, а просто перешла на российский уголь. Автопроизводители сформировали единый фронт, защищая свои привычные бензиновые и дизельные автомобили. В 2013 году Меркель пошла им навстречу и заблокировала планы Евросоюза по повышению стандартов экономии топлива для автомобилей. BASF, крупнейшая в мире химическая компания, не смогла устоять перед искушением получить большую прибыль от газа и нефти из России даже после того, как Путин присоединил Крым в 2014 году.

Плохо само по себе то, что зависимость от ископаемого топлива все больше означала зависимость от России. К 2020 году она поставляла в Германию 55 % газа, 34 % нефти и 57 % каменного угля – для сравнения, на пике своего развития, в 1973 году, ГДР импортировала 30 % потребляемой энергии, по большей части из СССР88. 24 февраля 2022 года жестоко обнажило скрытую цену этих потоков. Германия была углеродной демократией, отдавшей себя во власть иностранного диктатора.

В предупреждениях недостатка не было, и не только от Соединенных Штатов. В 2011 году собственный правительственный Совет по этике (Ethikrat) предостерег от попадания “в одностороннюю зависимость”. Всемирный экономический форум и McKinsey поставили Германию на 110-е место из 114 стран за плохую структуру ее энергетической системы; она также заняла 87-е место по объему импорта. В 2023 году Международное энергетическое агентство подчеркнуло, что для Германии становится “все важнее” “диверсифицировать поставки газа, в том числе за счет импорта сжиженного природного газа”. Трубопроводы в Россию отвлекали от необходимости строительства СПГ-терминалов и резервуаров для хранения сжиженного природного газа. В равной степени они и “долговой тормоз” сдерживали столь необходимые инвестиции в возобновляемые источники энергии, такие как электрические магистрали89. Газ, предполагаемый “мост” к углеродно-нейтральному будущему, оказался мостом в никуда.

На протяжении всех этих лет правительства защищали Energiewende, чтобы гарантировать, что энергия будет безопасной, доступной и “более чистой”. Он провалился по всем трем пунктам. Мало того, что страна оказалась в опасной зависимости от одного иностранного автократа, ее цены на электроэнергию были самыми высокими в Европе, и она продолжала оставаться ее основным загрязнителем; да и особенно дешевым российский газ не был90.

Времена, когда окружающая среда принадлежала контркультуре, давно прошли. Мантра “устойчивого развития” (Nachhaltigkeit) обнаруживает миграцию к центру власти. Этот термин может претендовать на немецкое происхождение и впервые был использован Карлом фон Карловицем (1645–1714), который руководил горнодобывающей промышленностью в Саксонии и был пионером в устойчивом использовании и повторной посадке лесов, хотя он только один раз явно использовал слово “nachhaltend” и чаще всего говорил о “бережном”, “непрерывном”, “постоянном” и “сохраняющем” использовании91. К концу XIX века устойчивость превратилась в поддающуюся количественной оценке формулу в лесном хозяйстве. Авторы “Пределов роста” (1972) все еще отождествляли ее со стабильностью и достаточностью92. В последующие десятилетия утвердилось более широкое понимание, согласно которому устойчивость стала означать использование социальных и экономических, а также природных ресурсов, удовлетворяющее “потребности настоящего, не ставя под угрозу способность будущих поколений удовлетворять свои собственные потребности”, согласно формулировке Комиссии ООН по окружающей среде и развитию (комиссии Брунтланн) в 1987 году. Людям в настоящем больше не нужно сокращать. Инновации и управление позволят согласовать их потребности с потребностями последующих поколений. Будущее снова становилось светлым: Брунтланн с нетерпением ждала “новой эры экономического роста”93.

Баден-Вюртемберг, родина вина рислинг и лимузинов “мерседес”, был в 2007 году первой федеральной землей, которая представила “стратегию устойчивого развития” – за пять лет до того, как ООН обнародовала свои “Цели устойчивого развития”. Недостатка в доброй воле не было. К 2017 году ежегодные дни устойчивого развития включали почти 2 тысячи мероприятий по всему Баден-Вюртембергу. Сделать устойчивое развитие реальностью оказалось сложнее. Последний “индикаторный отчет” (2019) дает представление об успехах и неудачах. За предыдущее десятилетие Баден-Вюртембергу удалось снизить потребление энергии на 12 % и повысить производительность на 19 %. Однако