Читать книгу - "Странники моря - Джек Лондон"

его драл. Пятьдесят тысяч, восемьдесят тысяч голов трески за одно плавание. Да-с, голубчик. Засыпают судно сверху до-низу солью — и пошла работа. Рыба, рыба, рыба — конца не видать. Ты стоя спишь, устал до смерти — пик, пик — некогда тут дремать. Рыба пришла. Еле глаза продрал, сунул ноги в штаны (Ян наглядно изображал, как он со сна протирает кулаком глаза и начинает одеваться) — наверх, на холод. Бррр! Еле на ногах стоишь, носом все клюешь, — ничего, делай свое дело, закидывай снасть, тяни. (Ян с закрытыми глазами делал вид, будто он закидывает лесу и тянет рыбу). Вдруг — ушшш, — наскочил кит и разогнал всю рыбу. Только прилег — опять клюнуло. Пик, пик. О, чорт! День и ночь на ногах, в бурю, в туман, в снег, — все время удишь. Или головы режешь треске — по тысяче, по две тысячи голов в день. В стол вбит такой длинный гвоздь — насадишь на него рыбу — раз-два — и головы, как ни бывало. Потом накрошишь: печень в бочку, пузырь и кишки в море. Возле корабля с обеих сторон пляшут акулы и жрут все, что им не кинешь: ведь акула все равно, что свинья. О, какая омерзительная вонь. Печень воняет, рыба воняет; все судно сверху донизу провоняло гнилой рыбой. До того тошно, что готов сам за борт прыгнуть.

— Хе-хе. А, все-таки, весело. Удивительные вещи иной раз приходится видеть. Например, солнечная рыба. Вот это так рыба! Ростом с человека, а плоская, как тарелка, и нос крючком. И все время вихляется боками, вот так — это у нее такой способ плавания. А перед самым ее носом плывет маленькая рыбка — это ее лоцман. Потому что солнечная рыба чудовищно глупа и полуслепая. Умора, да и только. Прямо лопнуть можно со смеху, глядя на нее. Словно толстый банкир, разбитый на ноги, ходит с проводником осматривать достопримечательности, а когда насмотрится, налопается до сыта, отяжелеет, то камнем падает на самое дно и лежит там, в песке, плоская, как газета, и спит — пищу переваривает. Или, например, меч-рыба. Эта абсолютно не выносит кита, терпеть его не может. Только подтягивает этакий паровой фонтан, сейчас это меч-рыба метнется вверх и вонзит киту свой меч в самое брюхо. Ступай, мол, на дно. Да, чорт возьми, занятный мир. Хо-хо-хо. Или, например, акула — тоже забавная штука. Только спустишь канат — хап, она уже его перекусила зубами, как сигару. Случалось нам иной раз, забавы ради, ловить и акул. Какие они вонючие. И берегись подойти к ней близко, — даже несколько часов спустя после того, как ее убьешь. Эта свинья вся заряжена электричеством — таким ударом тебя угостит, что ты сразу оглохнешь и ослепнешь.

— Хе-хе. Откупорь-ка еще бутылочку. Надо выпить. Очень уж подлое сегодня море. — А жрать на мелях нечего. Прямо тошнит с голодухи. Две картошки и зеленый горох, по воскресеньям кусочек сала, крохотный, и стакан вина. На сало бросают жребий, как в фантах — кому вынется. Не то поднялась бы ссора, потому с голоду все одичали, как волки: злые стали, ненавидят друг друга. До того злость въестся в тебя, что еще несколько месяцев спустя ненавидишь лучшего друга. Прочь с дороги, образина. Ах, что за собачья жизнь! Всю кампанию ни один человек на судне не умывается. К чему? Вот на обратном пути, когда заходят в Сен-Пьер за покупками — там другое дело. Там все съезжают на берег и первым делом — в баню. И не узнаешь потом. Совсем не те лица. Новый экипаж, что ли?

— Но многие, брат, и вовсе не возвращаются. Стоит ли возвращаться трупом домой. Не забудь, какие там бури и ледяные горы. Вывернет вдруг перед тобою этакая громадина и прет прямо на тебя — вот-вот раздавит. Ей что: она, ведь, тебя не видит. А большие пароходы в туман. Целый день слышишь — тут-тут — сирена трубит. За несколько миль слыхать. Ревет, как голодный медведь. И все ближе, все ближе. Лежишь на койке, проснешься, вслушаешься — и волосы встанут дыбом от страха. Все кидаются на палубу. Стоишь и ждешь, зубы у тебя стучат от страха. (У Яна волосы встали дыбом от воспоминания). Но вот опять трубят — подальше. Ушел. Слава тебе, господи. Выцарапались... А ведь каждый год с полдюжины лодок так погибает. Наскочил пароход, разрезал пополам—и нет тебя— а сам уже далеко.

Неожиданно Ян захрапел. Он мог в любой момент заснуть (и проснуться), все равно, в какой позе — сидя на скамье, или лежа на земле, уткнувшись лицом в ладони.

Я сидел на койке, подогнув под себя ноги, и курил. Порой, у меня кружилась голова, и тогда становилось скверно, но это скоро проходило. Пароход жестоко качало. Когда натягивались якорные цепи, все судно стонало, тряслось и трещало от тяжких ударов сзади. Оно дрожало и от стука машины, и, когда винт оказывался над водой, борта его тряслись от работы винта. Вверху бушевала буря, рвала снасти. Волны перекатывались через палубу ; вода попадала и вниз, через люки. Над самым моим ухом водяные массы, как тараны, ударялись о стены. Перегородка в два пальца толщины отделяла меня от разъяренного моря. Я видел в окошечко, как оно с отточенными топорами и обнаженными, зазубренными мечами кидалось на «Работника». Стекло было черное, как смола — значит, мы были под водою. В окно заглядывала пара огромных выпученных глаз, белое, словно покрытое проказой лицо; я видел свет маяка и пенные гребни валов — мы снова были над водой.

Пупуль лизал мне руку и вилял хвостом. Он радовался. Он думал, что мы вышли в открытое море, и завтра он будет бегать по палубе и лаять на летучих рыб. Я поразговаривал с ним немного.

Это разбудило Яна. И он сейчас же начал говорить дальше, с того места, где остановился.

— Ха-ха, а теперь я сам капитан; у меня свое судно и золотые часы в кармане, стоющие тридцать франков. Ты все выпил или еще осталось? Давай сюда.

Он потерял десять минут. Надо было наверстать их. Впрочем, Ян был прав: пить было необходимо. Стоило на миг поддаться — и укачает смертельно.

Ян вынул из ларчика свою знаменитую лимонную эссенцию и начал капать в коньяк. Эту смесь он называл пуншем. Действие его было неотразимо. Эта эссенция была выброшена на берег после